пещеры, в которых хранились вино и мука, а также расщелину с сыром и дупло, где он держал кофе. Кроме того, он объяснил, какие меры следует принять, чтобы предотвратить наш побег и сохранить таким образом бесценные активы предприятия. В ответ красавчик Периклес рассмеялся и ответил:

— Не волнуйся, я ведь акционер.

В семь часов утра Король тронулся в путь, и вслед за ним потянулись его подданные. Вся банда ушла в северном направлении, оставив у себя за спиной Сунионские скалы. Они прошли более длинной, но удобной дорогой и вышли на дно оврага, протянувшегося под нашей «квартирой». При этом бандиты бодро распевали, шлепая ногами по воде, лившейся из нашего родника. Походным маршем им служила песня, сочиненная в молодости самим Хаджи-Ставросом:

Клефт черноглазый в долину спустился,

Клацая тихо ружьишком своим…

ну и тп.д.

Они облачились в живописные бандитские лохмотья

Вы, должно быть, слышали эту песню. Именно ее распевают афинские мальчики, когда идут в воскресную школу.

Миссис Саймонс, которой, как всегда, снились жандармы, проснувшись, сразу вскочила и по своему обыкновению подбежала к окну. Я имею в виду родник с водопадом. Она была жестоко разочарована, когда убедилась, что по дну оврага маршируют вовсе не долгожданные спасители, а все те же враги. Вскоре она распознала среди них Короля, корфинянина и других хорошо знакомых бандитов. Больше всего ее удивил тот факт, что в экспедицию отправилось так много народу. Она насчитала шестьдесят человек, включая Хаджи-Ставроса. «Шестьдесят! — подумала она. — Значит, охранять нас оставили только двадцать человек!» Идея побега, отвергнутая накануне, вновь завладела ее воображением. Пока она размышляла, перед ее глазами продефилировал арьергард, к чему она была не готова. Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать! Получается, что в лагере никого не осталось! Мы свободны! «Мэри-Энн!» — радостно воскликнула она. А дефиле тем временем продолжалось. В банде, насколько ей было известно, насчитывалось восемьдесят человек, а ушли девяносто! Замыкала шествие дюжина собак. Но их она не стала брать в расчет.

Услышав крик матери, Мэри-Энн выскочила из палатки.

— Мы свободны! — кричала миссис Саймонс. — Они все ушли! Да что я говорю! Их ушло больше, чем было. Бежим, дочь моя!

Они подбежали к лестнице и увидели, что лагерь занят жандармами. На верхушке ели торжественно развевался греческий флаг. На месте Хаджи-Ставроса восседал господин Периклес. Миссис Саймонс так стремительно

заключила его в объятия, что капитану с трудом удалось предотвратить попытку удушения.

— Ангел небесный! — воскликнула миссис Саймонс. — Бандиты ушли!

Капитан по-английски ответил:

— Да, сударыня.

— Вы обратили их в бегство?

— Если бы не мы, сударыня, они были бы еще здесь.

— Какой чудесный молодой человек! Полагаю, битва была кровавой!

— Я бы не сказал. Даже слез не было пролито. Стоило мне произнести одно слово…

— И мы свободны?

— Без всякого сомнения.

— Мы можем вернуться в Афины?

— В любое удобное для вас время.

— Так, значит, в путь!

— В настоящий момент это невозможно.

— И что мы тут делаем?

— Мы исполняем долг победителя: охраняем поле битвы.

— Мэри-Энн, пожми руку этому господину.

Юная англичанка повиновалась.

— Сударь, — заявила миссис Саймонс, — сам Бог вас сюда послал. Мы уже потеряли всякую надежду. Нашим единственным защитником был один молодой немец, выходец из среднего класса. Он ученый, собирает травы и намеревался вызволить нас самым нелепым способом. Наконец-то мы вас дождались! Я была уверена, что именно жандармы нас освободят. Не так ли, Мэри-Энн?

— Да, мама.

— Знайте, сударь, что эти бандиты — ничтожнейшие из людей. Они посмели отнять все, что у нас было с собой.

— Все? — спросил капитан.

— Все, за исключением моих часов, которые я предусмотрительно спрятала.

— Вы правильно поступили, сударыня. Скажите, все, что забрали у вас, они оставили себе?

— Нет, они вернули триста франков, серебряный несессер и часы моей дочери.

— Эти вещи все еще у вас?

— Конечно.

— Ау вас забрали кольца и серьги?

— Нет, господин капитан.

— Будьте так добры, отдайте их мне.

— Отдать что?

— Ваши кольца, ваши серьги, серебряный несессер, двое часов и триста франков.

Миссис Саймонс закричала дрожащим от возмущения голосом:

— Как так? Сударь, вы хотите забрать то, что нам вернули бандиты?

Прозвучал исполненный достоинства ответ:

— Сударыня, я исполняю свой долг.

— Ваш долг состоит в том, чтобы ограбить нас?

— Моим долгом является сбор вещественных доказательств для привлечения к суду Хаджи-Ставроса.

— Его будут судить?

— Как только поймают.

— Я полагаю, что для этих целей наши драгоценности и серебро будут бесполезны. У вас и так достаточно причин, чтобы его повесить. Хватит уже того, что он похитил двух англичанок.

— Необходимо, сударыня, соблюсти все предусмотренные законом процедуры.

— Но, сударь мой, некоторыми из затребованных вами предметов я очень дорожу.

— Это лишний повод, сударыня, доверить их мне.

— Но если у меня не будет часов, я не буду знать…

— Сударыня, я буду счастлив в любой момент сообщить вам который час.

Мэри-Энн вслед за матерью сообщила, что ей невыносима мысль о расставании со своими серьгами.

— Мадемуазель, — ответствовал галантный капитан, — вы достаточно хороши собой и можете позволить себе не носить украшений. Вам будет легче обойтись без драгоценностей, чем драгоценностям обойтись без вас.

— Вы слишком добры, сударь, но мой серебряный несессер — это вещь, без которой я не могу обойтись. Само слово «несессер»20 означает то, без чего нельзя обойтись.

— Вы тысячу раз правы, мадемуазель, но я прошу вас не проявлять настойчивости в этом вопросе. Не заставляйте меня еще больше страдать оттого, что я буду вынужден на законном основании изъять имущество столь уважаемых особ. Увы, мадемуазель, мы, военные, были, есть и будем символами чести, инструментами закона, людьми долга. Обопритесь на мою руку, я буду иметь честь проводить вас до палатки. Там, если вы позволите, мы произведем опись изъятого имущества.

Я жадно ловил каждое слово этого диалога и до самого его окончания сдерживал себя, как мог. Но как только я увидел, что этот лукавый жандарм предложил Мэри-Энн свою руку, имея целью вежливо ее обобрать, во мне все закипело, и я двинулся прямо на него, чтобы высказать все, что я о нем думаю. Должно быть, Периклес по моим глазам понял смысл того, что ему предстояло услышать, и бросил на меня угрожающий взгляд. Он проводил дам, поставил часового, возвратился ко мне и сказал:

— На пару слов, сударь.

Затем он молча потащил меня в кабинет Короля. Там капитан встал напротив меня, заглянул мне в глаза и спросил:

— Сударь, вы понимаете английский язык?

Я подтвердил это, и он вновь спросил:

— Вы также