– Они ждали меня, это ясно. Я вижу камеру Агилюса, подземелье под Башней Сообразности и прочие места. Но они думают, что ты – это я, Зак.

Словно его имя разрушило какие-то чары, он бросился на меня, тряхнув длинными волосами и открыв горящие глаза. Он попытался разорвать оковы. Мышцы на его руках напряглись, будто были готовы вот-вот вырваться из-под кожи. Почти машинально я подставил подножку и бросил его через бедро, как учил меня давным-давно мастер Гурло.

Он упал на белый камень, точно бык, свалившийся на арене, и казалось, от этого удара вздрогнуло все здание; но в тот же миг он снова оказался на ногах, связанный или нет, я не разобрал, и пустился бежать по коридору.

Я ринулся за ним и скоро понял, что шаги его хоть и широки, но неуклюжи – Балдандерс и то бегал лучше, – а кроме того, ему мешали связанные за спиной руки.

Но не один он испытывал затруднения. Казалось, к моей хромой ноге прицеплена гиря, и наверняка наша гонка была для меня куда болезненнее, чем для него его падение. Окна – может, колдовские, а может, просто виртуозно сработанные – нависали надо мной, пока я ковылял мимо. В некоторые я заглядывал, по остальным лишь пробегал взором, но все они оставались со мной, в пыльном чертоге, что находится за, а быть может, под моим сознанием. Была там плаха, на которой я некогда заклеймил и обезглавил одну женщину, темный берег реки и крыша гробницы.

Я посмеялся бы над этими окнами, если бы уже не смеялся ради того, лишь бы не заплакать. Эти иерограмматы, правящие вселенной и тем, что за ее пределами, не только приняли другого за меня, но еще и пытаются теперь напомнить мне, никогда и ничего не забывающему, события из моей же жизни, и делают они это (насколько я мог судить) гораздо менее искусно, чем моя собственная память. Ибо, хотя учтены были все мелочи, в каждой картине присутствовала неуловимая неточность.

Я не мог остановиться, по крайней мере мне так казалось; но наконец я все же повернул голову, хромая мимо одного из этих окон, и рассмотрел его с пристрастием, как не рассматривал ни одно другое. Оно открывалось в летний домик в увеселительном саду Абдиеса, где я допрашивал, а потом освободил Кириаку; и в одном этом долгом взгляде на окно мне вдруг открылось наконец, что я видел все эти места не так, как видел и запомнил их лично, но глазами Кириаки, Иоленты, Агии и других. Я ощущал, например, глядя в этот летний домик, присутствие за рамой окна чего-то страшного и в то же время милостивого – себя самого.

Это было последнее окно. Сумрачный коридор закончился, и передо мной встала вторая арка, сверкающая солнечным светом. При виде ее я проникся той тошнотворной уверенностью, понятной лишь членам нашей гильдии, что упустил клиента.

Я бросился под арку и увидел, что он стоит, растерянный, в портике Зала Правосудия, в окружении толпы. В тот же миг он заметил меня и попытался протолкаться к главному входу.

Я крикнул: «Остановите его!», но люди расступались перед ним и явно собирались задержать меня. Мне показалось, что я попал в один из тех снов, которые снились мне в бытность мою ликтором Тракса, и сейчас я проснусь, задыхаясь, с Когтем, впечатывающимся мне в грудь.

Какая-то маленькая женщина метнулась из толпы и схватила Зака за руку. Он стряхнул ее, как встряхивается бык, чтобы избавиться от дротиков в боку. Она упала, но вцепилась ему в лодыжку.

Этого оказалось достаточно. Я поймал его, и хотя здесь, где жадное притяжение Йесода почти не уступало притяжению Урса, я снова стал колченогим, но все же был силен, а он – скован. Взяв Зака рукой за горло, я согнул его как лук. Он сразу обмяк, и тем таинственным чувством, которым мы ощущаем намерения другого человека, стоит лишь прикоснуться к нему, я понял, что он больше не в силах сопротивляться. Я отпустил его.

– Драться не буду, – произнес он. – Хватит беготни.

– Хорошо, – сказал я и поднял на ноги женщину, которая помогла мне. Тут только я узнал ее и почти машинально глянул на ее ногу. Нога была совершенно здоровой, то есть полностью зажила.

– Спасибо, – пробормотал я. – Спасибо, Ханна.

Она смотрела на меня, вытаращив глаза:

– Я думала… Мне показалось, ты – моя хозяйка…

Мне часто приходится силой воли удерживать голос Теклы. Сейчас я позволил ему раздаться. Мы сказали еще раз:

– Спасибо, – и, улыбнувшись ее замешательству, добавили: – Ты не ошиблась.

Качая головой, она скрылась в толпе, а я краем глаза увидел, как высокая женщина с черными локонами появилась в той самой арке, откуда вышли мы с Заком. Даже спустя столько лет я безошибочно узнал ее, безошибочно и сразу. Мы попытались вспомнить ее имя. Оно застряло в нашем горле, и мы остались немы и бессильны.

– Не плачь, – сказал Зак, и его низкий голос прозвучал как-то по-мальчишески. – Не надо, пожалуйста. Уверен, все будет хорошо.

Я повернулся к нему, чтобы объяснить, что не плачу, и почувствовал слезы на собственных щеках. Если я и плакал раньше, то лишь таким малолеткой, что едва помню это – ученикам положено сдерживать слезы, в противном случае остальные затравят их до смерти. Текла иногда плакала, а в своей камере – довольно часто, но я только что увидел Теклу.

– Я плачу потому, – признался я, – что хотел бы последовать за ней, а нам надо идти внутрь.

Зак кивнул, и я, взяв его за руку, повел в Палату Слушаний. Коридор, который указала нам госпожа Афета, действительно чертил вокруг него окружность, и я провел Зака по широкому проходу между сидений, а матросы глядели на нас со скамей, расставленных по обеим сторонам. Мест на скамьях было много больше, чем матросов, поэтому они расселись в первых рядах.

Перед нами возвышался Престол Правосудия, куда более величественный и строгий, чем все виденные мною судейские престолы на Урсе. Трон Феникса был – или остался, если он еще существует сейчас где-то под волнами, – огромным золоченым креслом, на спинке которого красовалось изображение этой птицы, символ бессмертия, созданный из золота, жадеита, сердолика и ляпис-лазури; на его сиденье (страшно неудобном самом по себе) лежала бархатная подушка с золотыми кистями.

Престол Правосудия иерограммата Цадкиэля отличался от него так разительно, как только можно себе представить, и был, собственно, не троном, а огромной глыбой белого камня, отшлифованного временем, напоминая трон не больше, чем облака, в которых мы видим лицо возлюбленной или голову какого-нибудь паладина, напоминают предмет наших мечтаний.

Афета сказала мне лишь, что я найду в палате кольцо, и некоторое время, пока мы с Заком медленно продвигались вдоль длинного прохода, я искал его глазами. Кольцом оказалось то, что я сперва принял за единственное украшение Престола Правосудия: кованый железный обруч, державшийся на большой железной скобе на высоте поднятых рук. Я поискал взглядом скользящий замок, о котором говорила Афета; его не было видно, но, несмотря на это, я вел Зака к кольцу, уверенный, что у самой цели кто-нибудь выйдет и поможет мне.