чудесами. С этого момента Фатима стала отражением глубоко католической нации, символом национального примирения и встречи национальной и небесной судьбы Португалии. Кардинал Мануэл Гонсалвиш Сережейра стал проповедником этого чуда, а Салазар и президент Кармона были вовлечены в процесс признания на всех этапах: их видение католицизма было жертвенным, основанным на трех скорбных «тайнах Фатимы» – пророчествах. Салазар писал, что Фатима – «это мучительное восхождение на Голгофу: на вершине люди могут умереть, но родина будет спасена». В первые годы диктатуры Фатима и Салазар всегда упоминались вместе в школьных учебниках и в молитвах к Марии, Святой Марии, Непорочной Марии, Марии Фатимской. Христианское символическое пространство было упорядочено в соответствии с осями небо – земля, рай – ад (правое – левое) и наследием Ветхого Завета, в то время как имя Салазара ассоциировалось со словами «настоятель», «алтарь», «высота». Как писал Антониу Ферру, «это имя – Салазар, сами буквы его имени принадлежат уже не человеку – они отражают духовное состояние страны, ее глубокое стремление к возрождению, законные притязания на политику без "политики", на настоящую политику».

Там, где Божья Матерь решила явить себя, среди мягких пейзажей португальской сельской местности, Салазара называли «добрым господином». В конце концов, он был любимым сыном той традиционной, мифической, архаичной, сказочной страны, которая легла в основу его политической идеи возвеличивания национальной гармонии, «маленького португальского дома», о котором говорил Камоэнс, деревни-нации. Это была этическая и социальная, а не только институциональная модель: она направляла символическое путешествие Португалии – от великих мореплавателей, принесших миру христианское слово, до явления Девы Марии простым пастушкам из глубинки в качестве награды за историческую и проповедническую миссию нации Генриха Мореплавателя. Чудо Фатимы подхлестнуло представления о «трансцендентной судьбе» Португалии, стало светом, католическим маяком, который направлял правителей, сопровождая их в «ностальгии по невозможному». Ватикан, как уже говорилось, признал Фатимские явления чудом (в том числе на основании ответов, данных Лусией Пию XII), а в конце войны объявил Богоматерь Фатимскую царицей мира.

Но это чудо рисковало поставить под угрозу отношения между государством и церковью в 1960-е годы. Когда Павел VI объявил о намерении посетить Индию, португальское государство, все еще уязвленное из-за потери Гоа, выразило протест, назвав эту поездку «неоправданно неуважительным, бесполезным и несправедливым поступком для католической страны». Павел VI не прислушался к Лиссабону и, приняв приглашение кардинала Валериана Грасиаса, архиепископа Бомбея, со 2 по 5 декабря 1964 года участвовал в 38-м Международном евхаристическом конгрессе. Благодаря вмешательству кардинала Сережейры папа в последний момент уклонился от посещения базилики Бон-Жезуш в Старом Гоа и преклонения колен перед усыпальницей святого Франциска Ксаверия.

Индия, возглавляемая с 1947 года премьер-министром Неру, сторонником политики толерантности и одним из лидеров Движения неприсоединения, в те годы имела очень напряженные отношения с соседним Пакистаном, что через некоторое время вылилось в вооруженный конфликт за контроль над Кашмиром. Кроме того, несмотря на индустриализацию (Индия стала седьмой страной в мире по уровню промышленного развития), индийцы все еще жили в условиях серьезного экономического дисбаланса, многие в бедности и даже в нищете. Христиане составляли всего 3 % населения, остальные жители исповедовали индуизм и ислам.

По словам личного секретаря папы, дона Паскуале Макки, поездка в Индию дала понтифику возможность разработать энциклику Populorum progressio, обнародованную в 1967 году и осужденную Салазаром. И это в тот самый год, когда Павел VI посетил Фатиму по случаю 50-й годовщины чуда! Прежде чем отправиться в португальскую деревню, Павел VI хотел открыть конверт, содержащий «тайны Фатимы», записанные сестрой Лусией душ Сантуш (девочка-пастушка выросла и стала монахиней). 13 мая он вылетел из Рима на борту самолета авиакомпании TAP. Его путешествие из Лиссабона в Фатиму сопровождалось звоном всех колоколов страны. Во второй половине дня он отслужил мессу перед святилищем в присутствии миллиона человек. По этому случаю Павел VI провел очень короткую беседу с сестрой Лусией, которой было разрешено покинуть монастырь в Коимбре, но общаться с ней на публике не стал. В благоговейной тишине он произнес перед верующими проповедь, посвященную в значительной степени миру во всем мире. Затем понтифик ограничился короткой встречей с Салазаром в присутствии журналистов. Диктатор отделался обычной иронией: «Я обращался к понтифику как к Вашему Святейшеству, а он ко мне – как к Вашей Вечности».

Фаду под цензурой

Салазаровская диктатура пыталась загнать в рамки даже фаду – посредством предварительной цензуры текстов и регистрации профессиональных исполнителей. Это привело к постепенному исчезновению социалистической и анархической составляющей, которая была так важна при зарождении этого музыкального жанра. В то же время «национализация» фаду обеспечила жанру немыслимые доселе распространение и известность, в том числе благодаря великим исполнителям – от Эрсилии Кошты до Берты Кардозу, от Алфреду Марсенейру до Фернанду Фариньи, и, конечно же, никак нельзя забыть Амалию Родригеш. Это был золотой век фаду: тогда жили и творили такие композиторы, как Рауль Ферран, Фредерику Валериу, Алберту Яниш, Ален Ульман, Фредерику де Фрейташ, Ренату Варела. Некоторые поэты-фадишты, такие как Жуан Линьяриш Барбоза, Силва Тавариш, Фредерику де Бриту, Жулиу де Соуза, Педру Родригиш, Жозе Режиу, наполнили свои тексты великими чувствами: муками любви, тоской по ушедшим, повседневной жизнью, любовными встречами и расставаниями. Наряду с профессиональным фаду, однако, было и другое – фаду баров и таверн, существовавшее на границе преступного мира и мелкого городского криминала и именуемое фаду-вадиу («фаду бродяг», «фаду бездельников»): народное и стихийное, с более интимным и тайным, вызывающим и протестным содержанием.

Счастливая встреча в 1960-х Амалии Родригеш и Алена Ульмана изменила судьбу этого музыкального жанра, несмотря на то что их личные судьбы разошлись (она стала, пусть и против своей воли, символом Нового государства, а он – противником режима). Взяв в качестве примера певца и анархиста Лео Ферре, который сочинял песни на стихи Рембо и Верлена, Ульман положил на музыку стихи великих португальских поэтов, таких как классики Луиш де Камоэнс, Жуан де Деуш, Жуан Рориш, Камилу Каштелу Бранку, современники Жозе Карлуш Ари душ Сантуш, Алешандре О'Нилл, Педру Омен де Мелу, Мануэл Алегре, Давид Муран-Феррейра и многие другие. В качестве композитора Ульман написал для Амалии около 60 фаду.

Ульман, выходец из еврейской семьи, был связан с левой и антифашистской оппозицией. В 1966 году его арестовала ПИДЕ и посадила в тюрьму, а затем депортировала во Францию. В Париже он взял на себя руководство семейным издательством Calmann-Lévy, основанным в 1836 году Симоном Леви. Среди его композиций – Meu Amor é Marinheiro на текст стихотворения Мануэла Алегре Trova do Amor Lusíada, написанного в Луанде, в неволе. Ульман рассказывал, что его песню Fado de Peniche запретили, потому что сочли гимном политических заключенных, содержащихся в этой печально известной тюрьме. Во время Революции гвоздик он защищал Амалию от обвинений в поддержке режима. Впрочем, Амалия тоже проявила себя как противница угнетения, исполнив прекрасную песню Inch'Allah, написанную Сальваторе Адамо в 1967 году. Вместе с Аленом Ульманом другие левые фадишты, такие как Карлуш ду Карму, Жозе Афонсу и Жозе Карлуш Ари душ Сантуш, способствовали возрождению фаду в португальской народной традиции и после революции 1974 года.

5

Два года мертв, но жив

В течение всего периода диктатуры он был тенью – человеком живым, но отсутствующим, отстраненным и холодным, человеком, которого тошнит от «власти толпы». Он никогда не присутствовал на разрезании ленточек, не наносил визиты в иностранные государства, не бывал ни на совместных ужинах, ни на международных встречах… словом, он был иконой без поклонения. Теперь, вернувшись в Сан-Бенту, он стал живым мертвецом – но теперь он хотя бы оказался вдали от этих лицемерно-торжествующих слез, от этих дворцовых интриг, которые разворачивались рядом с палатой № 68, где он лежал в ожидании смерти, которая все не приходила и не приходила. Кардинал Сережейра даже написал с помощью отца Морейры даш Невеша похоронное молитвословие продолжительностью 18 минут. И, видимо, два года спустя он прочитал то самое молитвословие, которое написал в 1968 году,