Тому, в отличие от Формана и Калмина, с российским паспортом в недружественной Эстонии рассчитывать на снисхождение ее властей не приходилось. Обвинение в таких тяжких преступлениях, как контрабанда и участие в деятельности организованного преступного сообщества, не вызвало у Вельтова паники. Он не только сохранил самообладание, но и пытался вести со следователем игру, умело уходил от вопросов и вынуждал его раскрывать свои карты — предъявлять улики. Поведение Вельтова лишний раз убедило Ваилда в том, что с выбором главного исполнителя в операции «Терминатор» ни он, ни Колли не ошиблись — Вельтов мог держать удар.

Допросы шли четвертый час, а следователям так и не удалось склонить к показаниям ни его, ни Калмина. Ваилд был доволен, ситуация оборачивалась самым неожиданным и благоприятным образом. Еще вчера он готов был проклясть тот день и час, когда появился в Таллинне, и растоптать Кахна с его «гориллами», поставившими под удар операцию «Терминатор». Теперь же, спустя пятнадцать часов после захвата, он снова чувствовал себя на коне. Первая часть плана по втягиванию Вельтова в вербовочную ситуацию была полностью выполнена. Он дал принципиальное согласие на участие в проекте. Что касается скандальной ситуации, связанной с арестом его и Калмина эстонской полицией безопасности, то изворотливый ум Ваилда нашел выход, как обратить ее в свою и в пользу операции «Терминатор». Он намеривался представить ее перед Колли ни мало ни много как результат проявленной им и Голдмэном «инициативы», позволившей в «тесном взаимодействии» с департаментом полиции безопасности Эстонии осуществить боевую проверку надежности Вельтова.

Дело оставалось за малым: договориться об этом с Кахном и Голдмэном, а потом провести все по бумагам. В том, что Голдмэн поставит свою подпись под таким документом, Ваилд не испытывал ни малейших сомнений. Подобный вариант развития событий не только уводил его от ответственности за провал в обеспечении безопасности встречи с Вельтовым, но и представлял в глазах Колли как инициативного и энергичного сотрудника. Что касается Кахна, то тот, чтобы обелить себя к глазах ЦРУ, был обречен на подписание документа. Единственным без вины виноватым оставался Форман. Но Ваилд не испытывал к нему жалости: разведка — занятие не для слюнтяев. Форман по собственной воле ввязался в ее дела и не бескорыстно — рассчитывая на будущие баснословные прибыли от российских научных разработок.

Ваилд отвел взгляд от экрана, на котором следователь безуспешно пытался склонить Вельтова к показаниям и обратил на Голдмэна и Кахна. На их лицах читалось: им наскучил этот спектакль, и они с нетерпением ждали только одного — приемлемого для себя окончания. Предложение Ваилда представить в Лэнгли все произошедшее как проверочную оперативную комбинацию вызвало у них общий вздох облегчения. Теперь Ваилда занимал только один вопрос: как наиболее убедительно представить Вельтову и Калмину их освобождение?

Прочитав ответ Стрелкова, Охотников отложил документ в сторону и, обратившись к Первушину, отметил:

— Что-то многовато адресов для настоящего шпиона?

— Меня это тоже настораживает, — согласился тот.

— И разброс широкий. Тут работы СВР не на одну неделю, а на нас сроки проверки давят, — посетовал Охотников.

— С запросом к разведчикам торопиться не будем. Подождем, когда от Стрелкова придут материалы переписки, проанализируем, и потом уже запустим проверку всех фигурантов, — решил Первушин и задался вопросом: — Андрей, а вот так, навскидку, как думаешь, что стоит за этими связями Ефимова?

Охотников развел руками.

— А больше ничего из списка тебе в глаза не бросилось? — допытывался Первушин.

Охотников пожал плечами и снова обратился к ответу Стрелкова.

Первушин же, положив перед собой чистый лист бумаги, принялся набрасывать схему, рождавшуюся в его голове. В ее центре появилась фамилия Ефимов, от нее пошли две стрелки, в конце которых обозначились — Бауэр и Лиднер. За фамилией Бауэр Первушин поставил не только вопросительный, но и восклицательный знак. Отдельно он выделил двух других корреспондентов Ефимова — Йонсона и Фишера. Их фамилии как бы повисли в воздухе.

— Александр Васильевич, есть ряд соображений! — отвлек его от размышлений Охотников.

— И каких? — живо отреагировал Первушин и отложил схему в сторону.

— Из всех четырех, на мой взгляд, ярче всего светится Бауэр!

— Ну-ка, ну-ка, с этого места подробнее.

— Бауэр стал последним, кто установил переписку с Ефимовым.

— Я тоже это отметил.

— Второй интересный признак — срок переписки.

— Согласен. И обрати внимание: переписка возникла вскоре после исчезновения Чаплыгина, — подчеркнул Первушин и задался вопросом: — Что из этого следует?

— Как минимум три оперативные версии.

— Аж целых три? И что, все шпионские?

— Ну, почему шпионские, — возразил Охотников. — Все как по классике: обвинительные и оправдательные.

— Хорошо, пошли по порядку.

— Версия первая: Чаплыгин вывез за границу только часть материалов и через Ефимова добирает оставшиеся.