назад нельзя – в горах мы замерзнем. Все! Двигаться только вперед. Поставь во главе цепочки пулеметчика – пусть идет впереди.

– Я сам пойду с ним, – произнес Бекеш хрипло, закряхтел по-старчески, распрямляясь и скрипя костями: – О-хо-хо-хо!

– Правильно, иди вместе с пулеметчиком, – проговорил Усман одобрительно и, наклонив голову, выкашлял что-то в кулак. – Иди, гази.

«Гази» в горах называют борцов за ислам, мулла несомненно был таким человеком.

– Повинуюсь, дотхо, – Бекеш согнулся в поклоне.

– Аллах не забудет твоих подвигов, – бросил ему вслед «дотхо». – Будь зорким, как ночная птица.

– Я буду зорким, дотхо, – Бекеш поклонился снова и растворился в темноте, словно его и не было.

Металлический щелчок оказался пустым звуком, к банде Усмана он не имел отношения, Емельянов провел рукой по охолодавшему, местами уже ничего не ощущающему лицу – наверное, он обморозился, завтра кожа на щеках сделается пятнистой, с черными «монетками», и будет начальник заставы походить на леопарда, – помял пальцами глазницы… Проклятый мороз!

Может, курбаши Усмана все же не будет, может, он изменил свои планы, пошел по какому-нибудь другому ущелью или облюбовал себе для зимовки глубокую темную пещеру и они напрасно ждут его? Все может быть… Надо подождать еще немного.

Вспомнилась последняя пограничная сводка, которую Емельянов читал в штабе, сводка была общая для всего края – огромного, занимающего половину России. Чего только в той бумаге не было!

Мулла Ходжа, рассвирепев, убил тринадцать мирных жителей, которые вели переговоры с курбаши Заитдином и предлагали ему сдаться, просили прекратить ненужные кровопролития…

Бабаджан – курбаши изворотливый, жестокий, зарезал двух соседей – председателей ревкомов, и женщину, которая пришла в ревком просить развода с непутевым мужем. Это Бабаджану не понравилось очень…

Мулла Турабай избил жителей кишлака Тештун за то, что среди одеял, которые вместо налога дехкане поставили ему в банду, оказалось несколько подержанных.

В Локае Ибрагим-бек зарезал несколько жителей за то, что те пытались склонить басмачей к сдаче.

В Шахризябском районе Берды-дотхо с помощью двух ишанов-наставников и двух бродячих монахов-дервишей запер в мечети все население кишлака и зарубил восемь человек.

В Кетабае мулла Абду-Резак лично вспорол ножом животы двум аксакалам, а двум пастухам отрезал уши.

В Локае – опять Локай! – басмачи вырубили сто девятнадцать столбов телеграфа и срезали провода.

Сводки, как на фронте. В одном месте сожжен собранный дехканами хлеб, в другом басмачи согнали с места кочующее племя, которое пыталось осесть, в третьем засыпали колодец, из которого брал воду целый кишлак… Впрочем, были новости и отрадные. Например, старший пулеметчик Ибрагим-бека мулла Кенджа перешел на сторону красных. Разве это плохо?

Емельянов шевельнулся, отрывая от снега примерзшую полу тулупа, подул себе на руки. Интересно, сколько же сейчас времени? Часы у начальника заставы, конечно, есть, но их надо вытащить из кармана штанов и чем-то осветить, иначе он глаза сломает, разглядывая стрелки. Да и идут ли часы в этот мороз – тоже бабка надвое сказала… Может быть, остановились.

Часа три они точно уже находятся в засаде.

Вдруг в темной мгле пространства он увидел полусогнувшегося человека, который двигался на ногах, расставленных кренделем, не издавая при этом ни единого звука – ни скрипа, ни визга, ни обычного снежного хрумканья, словно бы человек этот был совершенно бестелесен.

Горловина теплого халата была натянута у него на уши, глубоко на голову нахлобучена мохнатая баранья шапка, похожая на орлиное гнездо. Через шею – перекинута веревка, к которой привязан пулемет, чтобы было легче тащить неудобную тяжесть. Но без пулемета банде никак было нельзя, без пулемета ей – гроб.

Понятно, что эта криволапая тень – впередсмотрящий, за ним идут остальные…

Впередсмотрящий остановился.

Вот и дождались. Главное теперь – выдержать, подпустить банду ближе. Криволапый огляделся и осторожно, по-прежнему не издавая ни одного звука, продвинулся на несколько метров вперед, снова остановился, словно бы что-то почувствовав.

Следом за ним из ночной мути выплыли еще двое… Ну, смелее, смелее!

Очень важно, чтобы сейчас не дрогнул никто из сидящих в засаде, не начал палить раньше времени – только выдержка, выдержка и выдержка, стрелять можно только после первой пулеметной очереди.

Из темной пелены вытаяли еще несколько человек, втянулись в заснеженную каменную расщелину, в которой лежали пограничники. Емельянов стянул с руки однопалую, в нескольких местах заштопанную Женей варежку, поработал пальцами, сгибая и разгибая их, потом подышал на кончики и вновь натянул варежку на руку.

Все, пора. За басмачами, втянувшимися в расщелину, колыхалась темная, забусенная снегом масса – банда у Усмана была большая, может быть, даже больше, чем сообщала разведка. Считать басмачей было бесполезно. Емельянов сквозь зубы втянул воздух в себя, задержал его во рту и надавил указательным пальцем на крючок спуска. Ощутил, как затряслась в оглушающем стуке «люсинда».

Криволапый басмач, шедший первым, остановился, задергался, стаскивая с шеи пулемет, но помешали веревки, и он, взвизгнув надорванно, тонко, ткнулся головой в снег, лохматая шапка поспешно отпрыгнула от него, словно бы боялась попасть под пулю.

Сверху на криволапого плашмя лег еще один басмач.

Слева и справа от Емельянова, впереди грохотали выстрелы, вспышки врезались в темноту и, оставляя в ней небольшую светлую дырку, гасли. Емельянову хорошо был слышен голос «максима» – молодцы братья Нефедовы, работают, будто хлеб молотят. Емельянов сменил диск и бил теперь по мечущейся толпе короткими точными очередями.

Войско курбаши Усмана таяло на глазах.

Под пули попали и сам Усман, и мулла Бекеш, и русские офицеры Гудков с Холеным…

Чимбер спешил. Но, несмотря на спешку, дважды сделал остановку – вытянув голову, он напряженно слушал пространство, пытаясь уловить в нем звуки далеких выстрелов, ничего, кроме ветра да шороха перемещающихся с места на место снеговых косм, не слышал и, облегченно взмахивая руками, двигался дальше.

Задача в кишлаке у него была одна – присматривать за заставой: все ли у красных погранцов спокойно? Если спокойно, то хорошо – проспали буденовцы курбаши Усмана вместе с его людьми, если же неожиданно возникнет суета, шум, то надо будет предупредить курбаши.

Легко сказать – предупредить… А как, когда вся застава сидит в ущелье, перекрыв его целиком? Засаду не обойти. Чимбер на ходу выплюнул залетевшую в рот ледышку, противно похрустел крошкой, угодившей на зубы, – тьфу!

Он так торопился, что едва не налетел на реденькую ограду фактории, выругался и, ухватив руками пару деревянных планок, с треском выломал их.

– Понастроили тут… мастера краснопузые.

Одно из окошек фактории едва приметно мерцало – свет лампы почти не проникал через снеговую махру, прилипшую к стеклу. Чимбер отдышался, перемахнул на ту сторону ограды и постучал кулаком в дверь.

– Эй, народ! – прокричал он как можно громче и веселее. – Открывай запоры!

В ответ – ни единого звука, только слышно было, как завывает ветер, пытаясь сдвинуть с места тяжелые глыбы снега, прикипевшие к камням, тужится, надрывается, но все тщетно. – Эй, народ, я знаю, что вы здесь, открывайте!

Поджечь бы это неказистое деревянное сооружение, – впрочем, выглядело