этот раз слабее, глуше, словно бы неведомое страшилище кричало в другую сторону.

– Не голубь-яван, а голуб-яван, – поправил бойца Рабиев. – Это… ну-у это огромный снежный человек, живет он на ледниках, людям на глаза попадается редко. В здешнем кишлаке считают, что это медведь.

Рабиев был человек городской, грамотный, в Дюшамбе окончил начальную школу, отец, говорит, заставил, по-русски лопотал легко, в то время, как на другие заставы приходили служить люди, которые по-русски знали только два слова – «здравствуй» и «до свидания». Несмотря на городское производство, Рабиев кое-что знал и про кишлачную жизнь. Вон как просто он объяснил происхождение крика, выбившего у многих дрожь на коже.

Но как бы там ни было, против пулеметов «люис» или, допустим, «шош» никакой голуб-яван не устоит, рухнет.

– Ну и чего дальше? – поинтересовался дрожащим голосом боец.

– А дальше никто ничего не знает. Ни люди, ни эта самая… наука.

– Тихо, – предупредил Емельянов, – слишком разболтались.

Бойцы стихли.

Неподалеку щелкнул лед, напластовавшийся на один из камней и выросший до размеров крупной уродливой головы, теперь голову развалил мороз: поднапер трескотун, взял свое, следом снова раздался щелчок, похожий на гулкий, ударивший по ушам выстрел. Это означало, что мороз начал крепчать.

Может, в такую погоду банда Усмана никуда не пойдет? Нет, скорее всего, пойдет. Если сегодня, несмотря на снег и мороз, банда еще может куда-то двинуться, то уже завтра она мертво застрянет в горах, и тогда у нее будет одна дорога – нарядившись в рваные полосатые халаты, ползти на кладбище. Либо раствориться в кишлаках среди дехкан.

Но второе для них штука опасная: дехкане устали от войны, и, уставшие, зачумленные, они запросто могут сдать людей Усмана властям. Усман наверняка учитывает это в своих планах, поэтому сделает все, чтобы уйти, пробиться за кордон.

Емельянов выбрал себе место поудобнее – под камнем, нависшим крутым козырьком над заснеженной ложбиной, – и залег. Место это ему понравилось – выковырнуть из-под козырька пулеметчика будет трудно.

После ухода Емельянова с бойцами Кривоногов не находил себе места – метался по канцелярии возбужденно, что-то бормотал про себя, вызывая недоуменные взгляды дежурного, потом, бросив через плечо: «Я скоро вернусь», – выбежал из засыпного дощаника наружу.

Мороз обварил ему лицо, но Кривоногов холода не почувствовал – не до того было, – придерживая у горла воротник полушубка, натянутого прямо на комиссарскую кожанку, побежал по скрипучей заснеженной тропке вниз, в кишлак.

– Вот хитрозадые, – выругался он на бегу, окутался стеклистым, тонко позванивающим паром, – нос из задницы не успели еще вынуть, а уже пакости строите, пулеметами поигрываете, будто балалайками. Мало мы вас вешали в девятнадцатом году. – Он снова выругался. – Тьфу!

Под ногу попала прочная, как камень ледышка, Кривоногов проехал на ней, как на маленькой колгушке, чуть не упал, но все-таки не упал, удержался на ногах.

Колгушки в кривоноговском детстве были более популярны, чем салазки, носились ребята с горок на колгушках метеорами, только ветер в ушах свистел. Делали колгушки из старых корзин, низ обмазывали коровьим пометом, потом обливали несколько раз водой, выставляли на мороз. У колгушки получалось ледяное дно, которое легко скользило по чему угодно, даже по железу.

Отец у Кривоногова работал телеграфистом на почте, считался белой костью, мечтал по выслуге лет получить орден на шею и вместе с ним – дворянский титул. Тогда это было возможно.

Но мечта отца не сбылась: не стал телеграфист дворянином…

Бежал Кривоногов на этот раз в кишлак дольше обычного – казалось, вот-вот вытают из темноты низкие, покрытые снегом кибитки, и ему сделается легче дышать, но дышать легче не становилось. И кривобокие домишки, пропавшие в темноте, не возникали.

Дважды Кривоногов все-таки умудрился упасть, проехал по тропке на заднице один раз, потом на спине другой, а когда во второй раз поднялся на ноги, то увидел перед собою низкий, придавленный длинной снеговой шапкой дувал.

Вскоре он постучался в дверь кибитки Эрдене. Открыла ему старуха, ухмыльнулась чему-то своему, показав Кривоногову два клыка, затем пальцами расправила залихватские седые усики, хотела назвать гостя привычным для нее словом «капитана», но потом вспомнила, что зовет так начальника заставы, и промолчала. Приподняла пальцами полог, сотканный из домашней шерсти, полог прикрывал вход в большую комнату, где на подушках, постеленных на пол, сидел старик Эрдене и, шумно сопя, схлебывал с блюдца чай.

Увидев Кривоногова, старик кивнул и что-то сказал жене. Та, покивав головой, помяла пальцами застуженную поясницу и скрылась за занавеской, в так называемой женской части кибитки.

Оглядевшись, Кривоногов заметил, что на достархане – плотной кошме-скатерти, занимавшей в комнате половину земляного пола, стоит еще одна пиала с чаем, наполовину опорожненная, рядом с нею находится блюдце.

Значит, человек, к которому он пришел, несколько минут назад сидел рядом с Эрдене. Кривоногов успокоенно вздохнул. Комнату освещала небольшая лампа-семилинейка, повешенная на гвоздь, согнутый крючком, чтобы лампа не сорвалась с него.

Занавеска колыхнулась от резкого движения, отползла в сторону, и в раздвиге показался невысокий горбоносый человек с орлиным кавказским носом и непроницаемыми черными глазами, в которых даже зрачков не было видно – зрачки сливались с непроглядной чернотой глаз, растворялись там.

– Привет, Чимбер, – сказал горбоносому Кривоногов, вздохнул прерывисто, глубоко – здесь, в Высоких горах, никогда не хватало воздуха, в легких что-то застопоривалось, изо рта хотелось выплюнуть невидимую деревяшку, чтобы прийти в себя, – но одним вздохом было не обойтись.

– Ну, привет, – произнес горбоносый таким тоном, будто делал Кривоногову одолжение. – Опять какую-нибудь дрянную весть принес?

– Все хочу спросить у тебя, что означает «чимбер», – не обращая внимания на тон горбоносого, спросил Кривоногов.

– Изволь. Отвечу. Чимбером в наших краях зовут крепкое столетнее дерево, которое готовится прожить еще сто лет.

– И по-каковски же это будет?

– По-таковски. Говори, с чем пришел.

– Емельянов устроил в Рубиновом ущелье засаду. Ему стало известно, что сегодня придет курбаши Усман.

– Тьфу! – Чимбер выругался.

– Что делать, Чимбер? Надо бы каким-то образом предупредить Усмана. Но как, каким способом? – Кривоногов нервно замахал руками, вид у него был расстроенный. – А, Чимбер?

Чимбер выругался вновь.

– Через ущелье нам не пройти – засада не пустит, – Чимбер удрученно покачал головой, – другого пути, через горы, нет. Всюду снег, снег, снег… Тьфу! – он до хруста сжал кулаки, ударил одним кулаком о другой. – Усмана в этой ситуации может спасти только нюх. А нюх у него есть.

– Пусть спасет его Аллах, – сказал Кривоногов. – Еще он должен соблюсти меры предосторожности. Кто у Усмана советником по этой части? Холеный?

– Поручик Холеный – человек опытный, он подскажет Усману, как поступить, – взгляд черных глаз Чимбера сделался жестким, того гляди, из них вот-вот полыхнет огонь. – А ты тоже ломай голову, думай, – произнес он тихо, почти угрожающе, – может, какой-нибудь другой выход найдется? Откуда Емельянов узнал, что Усман сегодня собирается переходить границу?

– Разведка донесла.

– Р-разведка, – проворчал Чимбер. – Когда-нибудь мы поотрезаем этим разведчикам головы.

– Есть у меня одна новость, –