проговорил Кривоногов медленно, наморщил лоб, – не знаю только, можем ли мы пришить ее к нашим делам или нет…

– Ну!

– Емельянов в сумерках отвел свою жену в кишлак, где-то спрятал – боится предстоящей стрельбы.

– Где именно спрятал?

– Точно не знаю, но думаю – в фактории… Своих людей у него в кишлаке нет.

– Резонно. В грязную кибитку он вряд ли приведет чистую кралю. Что ж… – Чимбер задумчиво сцепил пальцы. – В этом что-то есть. Надо обдумать. В фактории, говоришь?

– Точно так – в фактории. Ладно, – Кривоногов заторопился, – мне пора назад.

– Ты смотри, наших там не перестреляй.

– Как-нибудь отличу своих от чужих. Не учи ученого.

Чимбер хмыкнул и, не прощаясь с Кривоноговым, нырнул за занавеску, на женскую половину: помочь курбаши Усману он был бессилен, Усман сейчас спасти себя мог только сам.

Кривоногов махнул рукой, словно бы прощая Чимбера, и поспешно вывалился из кибитки.

В конце концов он свое дело сделал, соглядатая Усмана предупредил, совесть его перед курбаши, который иногда подкидывал Кривоногову деньги, была чиста.

Вновь под ногами резко завизжал снег, было скользко, сердце глухо билось в висках – того гляди, костяшку проломит, перед глазами вспыхивали и уплывали куда-то в сторону тусклые красноватые искры.

На заставу надо было попасть как можно скорее, не то, не дай бог, из ущелья заявится Емельянов. Идти из кишлака к заставе было труднее, чем с заставы в кишлак, дорога все время шла вверх да вверх, не было ни одного ровного перепада. Дыхание в Кривоногове рвалось, сапоги разъезжались в разные стороны, от полушубка оторвались сразу две пуговицы и нырнули в снег – не найти.

Внутри сидела досада – не понравилась ему реакция Чимбера – заложит он Кривоногова Усману, глазами своими он готов был прострелить Кривоногова насквозь, и прострелил бы, если б мог.

Кривоногов с хрипом влетел во двор заставы, остановился около бойца, расхаживавшего с винтовкой подле ворот, выдавил из себя, окутываясь блескучим паром:

– Как тут дела?

Боец дохнул ответно, также окутался паром:

– Пока нормально, товарищ командир.

– Емельянов не появлялся?

– Нет.

Заместитель начальника заставы с облегчением вытер рукою лоб, шумно вздохнул. Покашлял в кулак. Всмотрелся в темное живое пятно, прилепившееся к углу забора, не сразу понял, что это пулеметчик. Повар Петров, умеющий одним-единственным лавровым листком, попавшим в руки, неузнаваемо изменить вкус супа, умел, оказывается, выбрать из двух десятков позиций самую выгодную для пулемета – выбрал в той части изгороди, где к ней вплотную подступала каменная гряда и забор был хорошо прикрыт – к нему вплотную подступал тяжелый обледенелый гребень. Для лучшего обзора выставил две доски. Кривоногов сморщился недобро: этот повар может из людей Усмана нарубить много капусты…

Кривоногов лапнул себя за бок, где висел наган: в конце концов на этого шустрого повара уже отлита пуля. Но тогда Кривоногову и самому придется уйти за кордон – здесь оставаться будет нельзя. А уходить туда рано. Да и не примут его там без заслуг. А с другой стороны, очень не хочется отдавать и власть, и землю эту каким-то замызганным, нестираным, пропахшим дурным духом большевикам… Неужели они возьмут верх? В это Кривоногов не верил.

Народу на заставе оставалось немного, смять необстрелянных, со следами детских соплей под носами бойцов для опытных мюридов Усмана будет делом плевым – в пять минут могут справиться. Хуже будет с такими тертыми калачами, как Емельянов и Петров: эти без боя не сдадутся, отбиваться будут до последнего патрона.

Кривоногов пересчитал всех, кто оставался на заставе, пересчитал по головам, поштучно, чтобы, не дай бог, хотя бы один, спрятавшись где-нибудь в каморке под ружейной ветошью, остался неучтенным.

В карман тужурки насыпал патронов – всегда можно будет засунуть в барабан, выковырнуть из гнезд стреляные гильзы.

Теперь оставалось одно – ждать.

И Емельянов ждал, устроившись у «люсинды», напряженно вглядываясь в темноту – ничего там не было, пусто, он приподнимал голову, всматривался в круто уползающий серый склон, с которого кричал голуб-яван, но и голуб-явана тоже не видел, его там не было – ушел зверюга, прыгая с камня на камень…

К пулемету прикасаться было опасно – примерзали пальцы, на коже образовывалась рванина, обнажалось мясо, хотя боль не ощущалась.

Тихо было. Даже ветер, привыкший разбойно носиться по ущелью в любое время суток, и тот угомонился, спрятался где-то.

И холодно было. И тревожно. Очень тревожно, больше всего Емельянов беспокоился за жену: как она там, на фактории, в обществе незнакомого человека?

Чимбер не находил себе места, метался по кибитке, рычал что-то про себя, иногда останавливался около продолжавшего пить чаи невозмутимого старика Эрдене и спрашивал резким, по-птичьи истончившимся голосом:

– Как разведка вычислила, что курбаши Усман сегодня появится в ущелье, откуда она это узнала?

Эрдене молчал и неторопливо подносил ко рту пиалу, шумно отхлебывал от нее, языком перекатывал небольшой, уже до гладка обсосанный кусочек сахара, вид у него был такой, словно бы он не обращал на Чимбера никакого внимания, хотя взгляд замутненных старостью глаз был острым: Эрдене еще очень неплохо видел и слышал.

– Что нам делать, дед, скажи! – вопрошал Чимбер, зло стискивал зубы, но старик Эрдене молчал, словно бы поручик и не к нему обращался. – Тьфу! – плевался Чимбер и, сжимая и разжимая кулаки, продолжал метаться по кибитке. – Вот с-суки краснопузые! Но ничего, ничего-о… Придет время, за все рассчитаемся. Разом. А, дед?

Старик Эрдене продолжал молчать. Жена сменила ему чайник, поставила свежий, старик неторопливо плеснул в пиалу немного коричневатой душистой жидкости, понюхал – запахом остался доволен, вылил обратно в чайник, затем снова наполнил пиалу. Ритуал этот он производил за нынешний день, кажется, в пятнадцатый раз. А может, и больше, чем в пятнадцатый. Наливая чай в пиалу и выливая его обратно, он доводил напиток до кондиции. Впрочем, слово «кондиция» тогда еще только-только появилось в обиходе… Довольно быстро оно стало модным.

– Ну, скажи же что-нибудь, дед, а? – вопрошал Чимбер, продолжая метаться по кибитке.

Отрешенный взгляд старика тем временем прояснел, неожиданно обрел непривычную для Эрдене жесткость, он передернул плечами и поставил пиалу на нарядную, вышитую цветными узорами кошму.

– Сядь! – тихо и яростно произнес старик.

Чимбер остановился, словно бы споткнулся обо что-то.

– Сядь! – прежним резким тоном повторил Эрдене. Чимбер не нравился ему, было скрыто в нем что-то шаромыжничье, собачье – именно так ведут себя бродячие собаки, когда попадают в переплет. По своему опыту Эрдене знал, что люди типа Чимбера часто приносят с собою беду. На Чимбера достаточно было бросить один взгляд, чтобы понять, кто это и что это.

Замолчав, Чимбер покрутил головой, словно бы ему что-то стискивало горло, и сел на кошму. Поджимать ноги под себя он не умел, да и неудобно это было, поэтому ноги он вытянул. Нет, не походил Чимбер на дворянина, хотя выдавал себя за него. Дворяне, они – другие. А этот даже на офицера не походил.

– С