Ну во-первых, соотношение сил атакующих и защитников было одинаковым — восемь к одному. Схожая местность, хотя площадь базы в Кесане составляла только две квадратные мили — намного меньше, чем в Дьенбьенфу. Одинаковые погодные условия и муссоны помогали атаке, так как затрудняли действия американской авиации. Кесан был окружен, как и Дьенбьенфу, где в марте 1954 года вьетнамцы атаковали из окопов, как в Кесане, где северовьетнамцы вырыли целую сеть траншей, иногда отстоявших всего на сотню ярдов от позиций морпехов. В Дьенбьенфу сработал блестящий план генерала Во Нгуен Зиапа, а по слухам, исходившим от американской разведки, Зиап лично руководил кесанской операцией из своего штаба за демилитаризованной зоной. Многие морпехи не понимали, что они вообще делают в Кесане, и как в связи с этим не вспомнить Дьенбьенфу? Но имелась и существенная разница — «оборотная сторона медали», как любили говорить военные пресс-атташе.

База в Кесане доминировала над окружающей местностью, что давало очевидное преимущество для ведения огня. У морпехов имелись мощные резервы, на которые они рассчитывали или хотя бы надеялись. Считается, что помощь могли оказать 1-я кавалерийская дивизия и части 101-й воздушно-десантной, но на самом деле наготове было полмиллиона человек — на военных базах вдоль демилитаризованной зоны, штабисты в Сайгоне (и в Вашингтоне) и, самое главное, летчики и командование на дальних Удорне, Гуаме, Окинаве — все они внимательно следили за Кесаном и искали способа прийти на выручку. Многое решала поддержка с воздуха — краеугольный камень наших надежд, и мы знали, что, как только муссонные туманы развеются, авиации не составит труда набросать десятки и тысячи тонн мощных бомб и напалма вокруг базы, помогать ее защитникам без особых усилий, прикрывать морпехов и доставлять подкрепление.

Вся эта мощь, продуманность и хорошее снаряжение сильно согревали душу. Воодушевляли тысячи людей — от морпехов в Кесане до штабистов в Пентагоне. Благодаря ощутимой поддержке мы лучше спали, все мы — от младшего капрала до генерала Уэстморленда, от меня и до президента Соединенных Штатов, от военмедиков и до родителей всех наших парней. А беспокоило нас, что мы окружены численно превосходящим нас противником, что все пути отхода, включая жизненно важную дорогу номер 9, перекрыты частями северовьетнамской армии и что сезон муссонов продолжится еще по крайней мере шесть недель.

У нас шутили: «Какая разница между морскими пехотинцами и бойскаутами? Бойскаутами руководят взрослые люди». — «Так и есть!» — скажут морпехи и будут соглашаться с таким утверждением, пока не услышат его от кого-то из «второстепенного персонала», вроде пехотинцев или авиаторов. По их мнению, такая шутка хороша только тогда, когда прибавляет славы их братству. И что это за братство! Работа в частях I корпуса стала для корреспондентов непростой, но отнюдь не из-за ожесточенных боевых действий, а по причине неприязни к ним морпехов, которая была невыносимой и порой принимала криминальный характер. (Была одна неделя, всего одна, когда потери сухопутных сил оказались больше, чем в морской пехоте, и, помню, представителя первых тогда просто распирало от гордости, он весь сиял.) Если вспомнить самые разные катастрофы, которые случились с морской пехотой, то дюжину-другую по-настоящему хороших офицеров среди них можно в расчет не принимать. Почти всегда что-то у них не ладилось. Происходило что-то неуловимое, необъяснимое, словно бы над ними довлел какой-то рок, а в результате всякий раз получалось одно и то же — еще один погибший морпех. Считалось, что один морпех сильнее десяти узкоглазых, и отделение морпехов вступало в бой с взводом противника, взвод — с ротой, рота — с целым полчищем, и так далее, пока целые батальоны не попадали в хорошенькую переделку и не гибли. Это самомнение оказалось очень живучим, в отличие от самих морпехов, поэтому части морской пехоты можно назвать лучшим в истории инструментом для уничтожения молодых американцев. Известно множество историй о гибели целых взводов (изуродованные тела погибших приводили в ярость их товарищей, и в джунгли отправлялись «патрули мстителей», которых часто ждала та же участь), в некоторых ротах потери составляли до 75 процентов личного состава. Морпехи устраивали засады морпехам, вызывали огонь артиллерии и бомбардировщики на собственные позиции, и все это в ходе рутинных операций «поиск и уничтожение». И можете быть уверены, если вы пробудете с ними слишком долго — с вами тоже случится нечто подобное.

Сами морпехи умели только одно: сводить с ума, приносить горечь, наводить страх и убивать. Во всем этом они знали толк и, больше того, получали от своих действий наслаждение. Безумие? Не больше, чем все происходящее, безумной была вся их искаженная философия жизни. «Бери от жизни все и посылай подальше командиров», — могли бы они сказать, и примерно такие слова писали ребята на своих касках и бронежилетах, чтобы офицеры хорошенько все видели. (Один парень даже сделал такую татуировку на плече.) Но иногда они смотрели на вас и смеялись долго и беззвучно, смеялись над самими собой и над вами — за то, что вы прилетели сюда, хотя вовсе не обязаны. Да и чему мог научиться восемнадцатилетний пацан за месяц патрулирования своей зоны? Такие шутки были неотъемлемой частью сильнейшего страха, чтобы можно было умереть с улыбкой на устах. Они даже писали песни, письма матерям погибших товарищей с такими примерно словами: «Не повезло, не повезло, вашего парня убили, ну и хер с ним, он был всего лишь морпех…» Они были дикарями и добряками одновременно, их естество делало их жестокими, лишало рассудка, но часто необычайно украшало. Морпех не знал жалости ни к кому, не знал независимо от его возраста, образования и времени года.

И они были убийцами. Конечно; а чего еще от них можно было ждать? Дух убийства поселился в них, овладел ими, наделил их жертвеннической силой, наполнил жаждой одновременно Мира и Смерти, изменил их так, что они больше никогда уже не могли спокойно говорить о Худшем Деянии на Земле. И если вы хорошенько с ними познакомитесь, то уже не будете счастливы (в самом убогом смысле — что перед вами открывается вся картина войны) ни в каких других воинских частях. И, само собой, этих несчастных придурков знал весь Вьетнам. Если вы проведете среди них несколько недель, а потом попадете в обычную армейскую часть, скажем в 4-ю или 25-ю дивизию, то возможен такой разговор:

— Куда ты пропал? Давненько тебя не видели.

— Торчал в Первом корпусе.

— С морпехами?

— А с кем же еще?

— Да уж, парень, тебе крупно повезло! Морпехи. Мать их…

— Кесан — западный рубеж нашей обороны, — сделал предположение командующий.

— Кто вам это сказал? — поинтересовался проверяющий из Вашингтона.

— Ну… все так говорят!

Сами морпехи Кесан так никогда не называли, даже их офицеры, которые тактически смотрели на ситуацию именно таким образом. Морпехи даже не именовали происходившее там в течение семидесяти шести дней осадой. Все это — выражения Командования по оказанию военной помощи Вьетнаму, да еще журналистов, которые тем самым только выводили из себя морпехов. Пока один из батальонов 26-го полка морской пехоты находился за пределами базы (из Кесанвилля гарнизон убрали, и город бомбили, но морпехи все еще патрулировали его окрестности и занимали позиции на ближайших холмах), пока самолеты доставляли снаряжение и боеприпасы, это не была осада. Морпехов можно окружить, но не взять в осаду. Но как бы это ни называли, ко времени наступления «Тет», через неделю после начала артобстрелов Кесана, обеим сторонам стало ясно, что сражение неизбежно. Никто вокруг меня не сомневался, что предстоит отражать наземные атаки и что это будет яростная и жестокая схватка.