Наконец-то «жених» уехал, но на прощание сказал, думая, что этим осчастливил меня, что приедет на следующие выходные сразу после практики на металлообрабатывающем заводе имени Шмидта.

Выйдя из своей комнаты с полотенцем через плечо, я увидела, что Варфик уже вышел за калитку и ждет меня на дороге. Мы молча шли по песку – долго и томительно, встречая по пути то там, то сям плоские белые домики. Ни баранов, ни вдовицы, ни мужчин в супермодных кепках сегодня не было. Тишина угнетала, мысли в голове слиплись, спрессовались в одну общую массу от нестерпимого зноя и представлялись мне похожими на однородную медузообразную утреннюю овсяную кашу. Спасали лишь изредка пролетавшие над головой самолеты – я выворачивала шею и глядела на них, будто ничего удивительнее в жизни не видела.

Да и вообще, о чем я могла заговорить с Варфиком, когда я знала его всего три дня. Хотя... Если положить руку на сердце – дело было совсем не в краткосрочности нашего знакомства, а в том, что я была неравнодушна к этому человеку и только и делала, что пыталась всем своим видом показать обратное. А в голове сквозь липкую массу мыслей словно пульсирующим током пробивались и выделялись нелепые навязчивые думы о собственной неполноценности: «Он, несомненно, считает меня глупой!» или: «Интересно, как я выгляжу? Наверное, ужасно! Как я могу выглядеть?! За эти дни я загорела. И без того-то страшная, а загар мне вообще не идет!»; «И охота ему каждый день сопровождать меня к морю – как наказание исполняет!», и тут из гущи липкой массы вылетела одна мысль и закружилась в уме, как навозная муха над помойкой: «А что, если подарить ему десять рублей – за то, что он со мной на пляж таскается?» Замечу, что червонец в то время еще не был разменян на стеклянный резной флакон дезодоранта, сделанный под хрусталь, с вызывающим цветочным запахом. Он был надежно припрятан на дне красной сумки из кожзаменителя под кроватью, таился в кошельке, который покоился, завернутый в резиновую плавательную шапочку, которую я прихватила с собой по настоянию бабушки № 1, как, впрочем, и гвоздичный одеколон от комаров.

И стоило только этой мысли сделать пару кругов над спрессованным от жары месивом в моей голове, как Варфик неожиданно очень заразительно захохотал и встал прямо передо мной, загородив путь.

– Красавица! Дай поцелую! – весело воскликнул он.

– Чего?! – Наверное, в тот момент я была похожа на глупую слепую курицу – я быстро-быстро заморгала от непонимания и нахлынувшего вмиг волнения оттого, что ситуация вышла из-под контроля – я не знала, что мне делать в этой нестандартной, неожиданной обстановке. Вероятно, Варфик на это и рассчитывал, потому что, не успела я больше ни о чем подумать, как он мертвой хваткой вцепился в мою талию и приник к губам. Прямо как в кино!

Сразу скажу, что Людка оказалась неправа насчет того, что поцелуй в губы – довольно неприятная процедура. Скорее всего ни она, ни ее кавалер не умеют этого делать, как надо! Мой первый поцелуй удался на славу – никаких противных ощущений у меня не возникло. Напротив, в этот момент внутри все перевернулось, будто с ног на голову встало, мысли, которые всю дорогу представляли собой неприглядную желеобразную массу, утратили свою материальность, утончились и, превратившись в туманную дымку, заполнили мой мозг, в результате чего голова закружилась, закружилась... Тело приятно обмякло, и, если бы не крепкие руки Варфика, я рухнула бы на раскаленный песок. «Так вот, значит, почему мужчина почти всегда держит женщину при поцелуе за талию! – пронеслось молнией в мозговом тумане. – А если он не поддерживает ее, тогда женщина непременно хватается за мужчину, чтобы не упасть! Надо же, как все предусмотрено!»

Он отпустил меня, провел рукой по голове, будто туман в моих мозгах хотел развеять. Я же, покачнувшись, сделала несколько шагов и, придя в себя, задумалась о том, что полагается сказать благопристойной девушке в ответ на дерзкую выходку Варфика. С одной стороны, размышляла я, поцелуй – это своеобразная плата за то, что он каждый день будет сопровождать меня к морю, и не нужно теперь отдавать ему червонец. Но с другой стороны... Наверное, это все-таки хамство – вот так взять и без разрешения поцеловать невинную, исполненную целомудрия девицу, которая не подавала ни малейшего к этому повода – шла себе и шла к морю отшлифовывать свой баттерфляй. Хотя... Если б, конечно, он попросил, например: «Дуняша, давай мы сейчас на полпути остановимся, и разреши мне, пожалуйста, поцеловать тебя в твои сахарные уста»... Или: «Дуняша, а можно мне тебя в губы поцеловать?» – и еще бы время на раздумье мне дал – так у него бы не вышло ничего, потому что скорее всего я бы огрызнулась и убежала далеко вперед.

Я все шла и размышляла над тем, что бы мне ему ответить, потому что оставлять просто так этот его наглый поступок без комментариев с моей стороны было недопустимо. Мы дошли уж почти до дикого пляжа – за пятьдесят метров до него повсюду разлилась вода огромными лужами, непонятно откуда взявшаяся (из моря, что ли?), и я хотела было укоризненно произнести: «Нахал!», но получилось как-то легкомысленно, одобряюще даже:

– Нахал!

Варфоломей вдруг рассмеялся:

– Долго же ты думала! – И, подхватив меня на руки, перенес через длинную глубокую лужу. Я болтала ногами, махала руками, пытаясь вырваться, потом плюнула, решив – мол, пусть тащит, если ему так хочется, пробормотав для самоуспокоения:

– Нельзя же так... Я ведь не какая-нибудь там... – Прозвучало это неопределенно и витиевато – совершенно непонятно было, как – так нельзя, и – какая я – не такая, но, несмотря на это, сказав сию маловразумительную фразу, я совершенно успокоилась и блаженствовала на руках у Варфика, пока он не опустил меня на землю в двух метрах от моря.

Это знаменательное утро, которое подарило мне первый в жизни поцелуй, положило начало нашим негласным любовно-романтическим (не более того! – потому что ничего, кроме страстных поцелуев, жарких объятий и взглядов, полных неги и томления, и в помине не было, мало того – и в голову-то не могло прийти!) отношениям. Кстати, о поцелуе. Признаюсь, что никто и никогда не встречался мне в дальнейшем, кто способен был бы проделать это лучше. И каждый раз, когда я влюблялась потом и дело доходило до объятий и поцелуев, я с невыразимой грустью и тоской вспоминала то знойное утро, когда Варфик встал передо мной, загородив собой восходящее солнце, и, вцепившись мертвой хваткой в мою талию, приник к моим губам. Сколько бы я ни влюблялась впоследствии, я всегда с надеждой ожидала того тумана в мозгах и головокружения, которое ощутила прекрасным знойным утром. Но тому состоянию эйфории, которое наступало каждый раз, когда наши с Варфоломеем губы сливались в жарком, упоительном поцелуе, больше не суждено было повториться.

Мы ходили на море по два раза в день – в сущности, дома мы появлялись для того, чтобы пообедать. Я совершала два часовых заплыва, утром и вечером, все остальное время мы валялись на берегу, целуясь до одурения, в промежутках признаваясь в любви – точнее, это Варфик мне в любви клялся, я же старалась помалкивать, полагая, что девушке говорить о любви не слишком скромно. На его вопросы, люблю ли я его так же страстно и горячо, как он меня, я все больше невнятно и маловразумительно мычала. Однако мычания эти явно несли в себе ответ скорее положительный, нежели отрицательный.