Глава 15.

Память об уроке

Вынырнувшие из тумана темные фигуры приблизились к Федьке и Максиму. Атаман чувствовал, как чужие пальцы ощупывают его, отстегивают саблю; быть вот так обезоруженным атаман почитал за крайнее унижение, но не смел шелохнуться, не смел пикнуть. Его только била мелкая дрожь, будто школьницу, с которой стягивают все, до трусов, под угрозой ножа в темном переулке. Застигнутый врасплох, без плана дальнейших действий, Налим ощущал себя беспомощным, словно Бог отвел от него свою руку. Крупные пятна выступили на Федькиных щеках; казалось, он готов повалиться в ноги неизвестным и умолять их отпустить его.

– Кто вы? – грозно спросил человек, все еще прижимавший крестьянские вилы к горлу атамана.

– Странники бедные! – выдавил из себя Федька. – Это вот сынок мой, – добавил он, притиснув к себе Максима.

– Какой я тебе сынок!..

– Тихо!.. Ходим, побираемся Божьим именем. Что добрые люди подадут, тем и сыты.

– Где ж ты здесь добрых людей думал сыскать?

– Да вот вас хотя бы встретил…

– А сабелька откуда? Мне доселе оружных нищебродов не попадалось!

– Так оборониться при случае! Тут вроде Федька Налим, окаянный, шатается…

– Как быть с ними? – раздался чей-то вопрос.

– Лаврентий велел всех пришлецов к нему тащить. То и сделаем!

Двое человек схватили Федьку за руки чуть пониже локтей. Третий толкнул его в спину, но прежде атаман успел склониться к Максиму и прошептать:

– Отваландались мы, хлопчик! Теперь набьют наши шкуры конским пометом и развесят на ветках для забавы. Мою по старшинству сверху!

Максим не ответил, лишь зло закусил губу. Туман постепенно редел; дорога начала идти под гору, спускаясь в ложбину, и в ее конце показалось какое-то нагромождение курных изб и землянок, поставленных в совершенном беспорядке. Их обитатели высыпали поглазеть на незваных гостей и сейчас взирали на Максима и Федьку скорее враждебно, хотя и не без любопытства, как обычно люди, привыкшие к уединению, встречают чужеземцев, от которых неизвестно чего можно ожидать. В глаза бросалась крайняя бедность и грязь; даже самые жилища и примыкавшие к ним огородишки будто с умыслом были устроены так, чтобы с ними не жаль было расстаться при какой-либо опасности. Подобные условия обыкновенно озлобляют людей, и, действительно, даже дети были здесь преувеличенно серьезны, но, вместе с тем, замечалась и некоторая гордость в людях, что не приходится ни перед кем гнуть спину. Федьку и Максима втолкнули в избу, которая выглядела чуть менее убогой, нежели прочие. Внутри находились двое человек. Один из них, уже немолодой мужчина, сидел у стола, и в его мутном, как у пьяницы, взоре сквозило глухое отчаяние. Второй лежал на кровати, и его лица с порога нельзя было различить. Он даже не пошевелился при звуке шагов, в отличие от первого человека, которого и звали Лаврентием. Оглядев поставленных перед ним пленников, Лаврентий хрипло произнес:

– Таланы есть?

Максим и Федька растерялись: они не были готовы к подобному вопросу, да еще заданному в лоб. Лаврентий повысил голос:

– Глухие или вам в застенке языки выдрали под корень? Есть у вас таланы, спрашиваю, или нет?

– У меня есть, – сказал негромко Максим, подумав о подарке начальника конного отряда.

Лаврентий подвел мальчика к кровати и откинул одеяло:

– Гляди!

Максим увидел девочку, которая, судя по росту, была лишь немного младше его самого, но хилое тело и какой-то совсем детский, испуганный взгляд делали ее похожей на маленького ребенка. Лицо ее раскраснелось, как на морозе, несмотря на духоту избы; язык между приоткрытыми губами был густо обложен белым налетом, а под челюстью незнакомки лоснилась багрово-синюшная, круглая опухоль.

– У моей дочери – моровая язва. – Казалось, Лаврентий совершал над собой усилие, произнося эти слова, будто еще не мог поверить в то, о чем говорил теперь. – Тому уже десять дней, и сегодня нарыв – Лаврентий вытянул руку, показывая, – должен раскрыться. Сделай так, чтобы не внутрь, а наружу! Тогда дочка моя будет жить.

Максим вздрогнул: в памяти его всплыло, к чему один раз уже привела его попытка исцелить больную женщину. Пристально уставившись на шею девочки, он робко произнес:

– А разрезать нельзя?

– Юлишь, парень!

Вслед за строгим окликом последовало сзади разъяснение:

– Надысь учинили такое над моим племяшом: зарезали горемычного! Чтобы рассечь без задоринки, тоже нужны таланы.

«Действительно, о чем я говорю: они же не хирурги» – подумалось Максиму. Он поспешил исполнить то, что от него требовали, но результата не последовало. Испугавшись, что его снова обвинят в намерении водить всех за нос, Максим вторично сделал распальцовку, на сей раз озвучив желание вслух. После этого он виновато промолвил:

– У меня ведь всего один талан… Наверное, этого недостаточно.

– Кончать их? – спросил кто-то у дверей.

– Погоди! Спроваженных к Господу назад не воротишь! – Лаврентий опять повернулся к Максиму и Федьке. – Молва бает, где-то в округе клад схоронен. Коли завладеете им да Матренку избавите от смерти – не сотворим над вами никоего лиха! Отпустим восвояси или дозволим остаться с нами.

– Они ж на нас доводчики! – раздался крик. – Боярин Лыков не помилует, что из-под него сбегли!

– Нишкни, падаль, не то тебе такую жизнь устрою, что тамошний кнут сладок покажется! – Лаврентий уже с трудом сдерживал злобу, накапливавшуюся в нем на протяжении более чем недели изматывающей тревоги и практически беспросветного ожидания. – А не справитесь, – эти слова адресовались уже полоняникам, – живыми вас в Матренушкину могилу закопаю!

Поймав остервенелый взгляд Лаврентия, Федька изрядно струхнул: неоднократно сталкиваясь с угрозами, он научился безошибочно определять, когда человек только пристращивает, а когда и впрямь намерен осуществить задуманное. Федьку и Максима вывели из горницы, а потом и за пределы лесного поселка; сопровождать их в поисках должны были десять людей, выбранных Лаврентием. Сам он из-за опухавших ног вынужден был остаться с дочерью; хотя он передвигался заметно лучше, чем полковник Перепелкин, все же длительная прогулка представлялась ему непосильной.

– Выручай, – тихонько произнес Федька. – Бежать некуда: обложили нас, как бирюков на псарне! (Друзья Лаврентия действительно сдвинулись в плотный круг и особо внимательно наблюдали за атаманом). Я-то клады изымать вовсе не искусен. А ты ходил с государевыми кладоискателями и, верно, чего-нибудь от них да перенял. – И уже громче, чтобы слышали и другие, добавил: – Пойдем коловертью: так уж не прозеваем!

Максим кивнул – просто затем, что ведь надо было как-то отреагировать. Он слабо верил в счастливое завершение дела и, в принципе, был почти уверен, что его в скором времени убьют. Подобное же чувство Максим испытывал и в темничной камере, но тогда он