То, как мы входили в поликлинику, в наручниках, под охраной вооруженной надзирательницы, невозможно описать словами. Мы шли сквозь строй сидящих вдоль стен пациентов, которые молча провожали нас взглядами. Наконец кабинет врача. Нас приняли без очереди. Я вызвалась идти первой. Надзирательница сняла с меня наручники, сама встала у дверей, расставив ноги. Дантисткой была приятная пожилая женщина. Она знала, откуда меня привезли, но обращалась со мной как с обычной пациенткой. Осмотрев меня, она заявила, что нужно лечить канал.

– Удаляйте зуб, доктор, – сказала я.

– Да что вы такое говорите, – возмутилась она. – Он вам еще сто лет прослужит.

– Я прошу вас удалить его.

Врачиха, думая, что я боюсь боли, успокаивающе произнесла:

– Я положу мышьяк, вы ничего не почувствуете.

– И все-таки я настаиваю.

Докторша склонилась ко мне, заглядывая в глаза.

– Ну в чем дело, объясните? – сказала она. – Зуб расположен в таком месте… вы будете все время ощущать, что его недостает.

Поколебавшись, я все же решилась сказать правду:

– Меня привозят сюда в наручниках.

Докторша понимающе кивнула и взялась за клещи.

С возвращением Изы тюремная действительность, которая казалась без нее враждебной и отстраненной, вновь превращалась в реальность, снова становилась моим миром. Все происходило так, будто я отказалась от роли комментатора событий и снова начала принимать в них участие. Но не полностью, поскольку я входила в этот мир, одновременно оставаясь как бы сторонним наблюдателем. Так, как советовала мне Иза. Я создала вокруг себя защитное пространство, держа своих новых товарок на расстоянии. Мы были заодно, говорили друг другу «ты», но они никогда не считали меня своей. Я заметила, что при моем появлении в их взаимоотношения вкрадывался элемент игры, как будто они хотели выглядеть как можно лучше в моих глазах, а заодно и в своих. Постепенно я становилась чем-то вроде зеркала на автостраде… Каждая по очереди рассказывала мне свою историю жизни. Правда, наедине. Сначала пани Манко, потом Маска, наконец, Любовница. Она вместе с другими пришла в библиотеку якобы для того, чтобы взять книжку, но ждала момента, когда я останусь одна, чтоб поговорить со мной. Улучив момент, она подошла к стойке.

– Что-нибудь выбрала? – спросила я, просматривая формуляры.

Мой вопрос она оставила без ответа, только смущенно усмехнулась:

– Моя мама меня очень любила… зато отец был странным…

Он был странным, – повторяет она.

– Пил, наверное… Она отрицательно покачала головой:

– Ни рюмки. Он все время думал. Где бы ни присел, уставится в пол и думает.

Я кивнула головой в знак того, что могу себе это представить.

– Мы с сестрой очень боялись, когда он сидел так, задумавшись. Сестра – калека, у нее одна нога короче другой. Отец ее страшно не любил из-за этого, говорил, что она притворяется, хромает ему назло. Он ей решил отомстить – взял ее с собой в коровник и у нее на глазах отодрал нашу корову. Встал на скамеечку для дойки, спустил штаны и задрал корове хвост… Нюся страшно рыдала, пока он это делал, но убежать не могла, потому что он запер дверь коровника на засов, а она была слишком мала, чтобы дотянуться до него. Так вот, Нюся забилась в угол и заслонила глаза руками. Отец разозлился, ударил ее и закричал, что если она не будет смотреть, то он ее убьет. Ей пришлось наблюдать эту картину. С тех пор она начала заикаться, так отец еще больше на нее взъелся… и назло ей… – Любовница внезапно запнулась, не зная как об этом сказать.

Я решила ей помочь:

– И, назло твоей сестре, изнасиловал тебя у нее на глазах?

По лицу Любовницы пробежала тень.

– Улька тебе, что ли, проболталась? – спросила она, имея в виду Маску.

– Сама догадалась.

– Нет, она, верно, болтает об этом направо и налево! А как клялась!

– Да ты сама мне об этом минуту назад сказала.

– Я? – В ее глазах отразилось недоумение.

– Ты призналась мне в этом без слов. Сколько тебе тогда было лет?

– Четырнадцать, – тихо сказала она. – А Нюсе пять…

– И часто отец так делал, назло ей?

Она опустила голову, а я молилась про себя, чтобы в этот момент ко мне никто не подошел и не прервал ее исповедь. Ведь, в сущности, это была исповедь, но она была адресована не мне, я только исполняла роль исповедника.

– Часто, – констатировала я, а она продолжала молчать. – Знаю, что часто….

– Но однажды он что-то такое сделал, что у меня хлынула кровь. Потом я долго лежала в госпитале, и мне все там вырезали. Доктор, который делал мне операцию, сказал, что я родилась в рубашке. Все могло закончиться хуже, и меня бы уже не было на свете… – Поймав мой взгляд и неправильно его истолковав, она ударила себя в грудь кулаком: – Честное слово, он так и сказал.

– Да я верю тебе.

– Отца посадили, но он отсидел только два месяца, потому что на следствии мать сказала, что это был не он. Что я сама пускалась во все тяжкие с кем ни попадя. И меня так заставила говорить.

– И ты говорила?

Она кивнула головой.

– Мама сказала, что дети еще будут, а муж может быть только один. А доктор, ну тот, что лечит людей со съехавшей крышей, на следствии утверждал, что отца должны поместить в больницу, что у него не все дома. А мать сказала, что лучше нас отдаст в детдом, а сама останется с ним. Что он ничего никому плохого не сделает. Мама нас навещала каждую неделю, привозила пироги. Сама пекла для нас.

– Но здесь она тебя не навещает.

– Она даже не знает, где я и что со мной. Я все время убегала, но меня всегда ловили. Я ночевала во дворах и на лестничных клетках. Пока однажды Улька не взяла меня к себе. И я осталась с ней. Поначалу я скрывала от всех, а теперь что мне могут сделать? Я уже совершеннолетняя.

– А что стало с твоей сестрой?

– Она осталась в приюте. Сначала хотела, чтобы я взяла ее с собой, плакала… Но как ей, хромоножке, можно было со мной бегать? Нас бы тут же сцапали.

Воцарилось молчание.

– Ты считаешь свою жизнь нормальной? – спросила я.

– Нет, – отрезала она. – Это другие живут нормальной жизнью, а я нет.

– Какие другие?

Она ничего не ответила на мой вопрос.

Лицо Изы загорело на солнце, а в светлых глазах добавилось блеска. Благодаря легкому загару, ей даже стал к лицу форменный мундир. Волосы она заколола в пучок и выглядела просто прекрасно. Как она очутилась здесь? – думала я. Откуда появилось в этом странном месте столь прекрасное существо, эта женщина-загадка, женщина-тайна? Ее присутствие в этих тюремных стенах было скорее недоразумением… Похоже, Иза тоже обрадовалась при виде меня.