Никита ушёл, выпав из чёткого круга зрения, но скоро вернулся, осторожно неся в пальцах пипетку, заполненную светящейся зеленоватой жидкостью. Он быстро закапал едкое снадобье Косте в нос. Окружающая муть сперва сгустилась до полной непроглядности, однако вскоре рассеялась совершенно. Шум в ушах прекратился. Стало легко и радостно. Наступила ТИШИНА.

Абсолютная.

Костя осмотрелся.

Посреди помещения, поднятая на невысокие деревянные чурбачки, возвышалась разобранная раскладушка — бледно-зелёная, с каркасом, тускло отблёскивающим свеженьким чёрным лаком. В ветхий брезент было воткнуто несколько гвоздей — кажется, точно таких, что вбили в Костю. На полу стоял эмалированный таз с водой, валялись какие-то пожелтевшие бумажные листки, испещрённые крупными, жирными буквами. Сбросивший рубашку Никита, стоя на одном колене, обмакивал листы в воду, формировал из них комки размером с небольшое яблоко и насаживал на гвозди. Плечи его ходили ходуном, мышцы вздувались — словно работа была безмерно тяжела. Гвозди он, широко размахиваясь, вгонял в раскладушечное полотно, присоединяя к уже воткнутым.

Босая Катя, переодевшаяся в белый сарафан — тонкий, льняной, с вишнёвым греческим орнаментом и глубокими шлицами на бёдрах, — танцевала. В череду классических балетных па давящим диссонансом вплетались фигуры дёрганых, неестественных, прижимающихся к полу движений.

"Чем бы ни было это создание, — подумал Костя, глядя на её отрешенно-возвышенное лицо, на её вытягивающееся в струну сильное тело, — оно по-настоящему очаровательно". Девушка закружилась. "Фуэте, — подумал он с горькой усмешкой. — Фуэте очаровательного зла".

Повсюду, куда ни кинь взгляд, не обращая на людей ни малейшего внимания, шныряли твари величиной с ладонь, похожие на скелеты тараканов — если бы тараканы имели скелеты. За ними охотились твари чуть большего размера, с гибким телом хорька, с безглазой головой, представляющей собою одну только пасть. Порхали бабочки с ажурными, словно тюль, серыми и синими крыльями и зеркальными глазами. У Кости в паху копошилась огромная крыса, и подвижная её усатая мордочка лоснилась, перемазанная жиром. Рожа в раме окна ещё шире улыбалась солнечно-оранжевым ртом, и косенькие глазки превратились в совсем уж щёлочки. С улицы дул тёплый влажный ветер, пахнущий навозом.

"Пошла прочь!" — прикрикнул Костя на крысу, не слыша себя. Крыса, однако, услышала. Она укоризненно посмотрела на Костю и тяжело вскарабкалась по его ноге к потолку. Там на неё набросилось сразу несколько «хорьков». Спустя мгновение от крысы остался лишь хвост, который тащила в угол ярко-алая многоножка, вынырнувшая из потолка, словно из воды. «Хорьки» многоножку не беспокоили, напротив — обходили далеко стороной.

Катя остановила свой странный ломаный танец возле Кости. Она запыхалась, щёки играли румянцем, на лбу блестели бисеринки пота. В руке её (когда — Костя не заметил) возникла опасная бритва. Одним махом Катя разрезала сарафан на плече. Ткань отвернулась, обнажив небольшую вздёрнутую грудь, почти целиком покрытую розовым кружком альвеолы с крошечным плоским соском посредине. Закрыв глаза и закусив губу, девушка рассекла сосок крестообразным надрезом. Костя вскрикнул. В следующий раз он закричал, мотая в ужасе головой, когда кровь из раны закапала ему на лицо.

Время замедлило бег. Даже ход оно замедлило. Поползло.

Тягучим рывком распахнулась дверь. Три человека в камуфляже, со скрытыми под чёрными вязаными масками лицами, возникли за нею. Вплыли внутрь комнаты, словно привидения стиля «милитари». Семеня полусогнутыми ногами, грозя стволами коротких автоматов, двое крайних двинулись к Никите, заходя с разных сторон, а средний припал на колено и разинул в командном крике рот. Ещё один камуфлированный автоматчик сонной, медлительной щукой нырнул в окно, плавно перекатился через плечо и грубо упёр оружие Кате в обнажённый бок, проминая нежную кожу до кости. Никита начал подымать руки. Значительно быстрее, чем могли уследить автоматчики. Когда они заметили, что в кулаках у него зажато по гвоздю, было уже поздно. Гвозди обрушились, пробив камуфлированным головы. Гребковым движением отшвырнув в стороны мёртвых солдат, стелясь, распластавшись по полу, Никита стремительно заскользил в сторону командира. И уж не дополнительные ли паучьи ноги выросли у него из лопаток и поясницы, заработали, приближая проворное чудовище к следующей жертве? Запоздало отреагировавший командир нажал на спуск. Из автоматного ствола вырос длинный бутон огня, раскрылся, выпуская прятавшихся там смертоносных жуков. Они горячей цепочкой повисли в воздухе, распугивая мотыльков с зеркальными глазами. Солдат, контролировавший Катю, повернул голову на звук выстрела. Тонкая девичья кисть с зажатой в бледных пальцах бритвой пересекла его лицо под бесполезной маской, нарисовала на горле узкую тёмную черту, пала на руки, перерубая запястья. Автомат его дёрнулся, добавив несколько жуков-пуль к уже летящим, уже севшим на стены и уже вгрызшимся в стены. Командир камуфлированных, не переживший лобового столкновения с Никитой-монстром, лёг на пол, съежился — и больше не шевелился.

Никита вернулся к раскладушке, втягивая лишние конечности, и деловито выдернул гвозди из мёртвых солдат. Выплеснулось тёмное. "Скелеты тараканов", и «хорьки», и бабочки с ажурными крыльями облепили трупы, забыв о вражде. Из пола полезли дрожащие соломенные ростки, заплетая мертвецов в золотистые корзины, проигнорировав лишь командира. По-видимому, он был ещё жив. Показалась алая многоножка, до сих пор не расставшаяся с крысиным хвостом. Невозмутимая Катя снова поднесла к Костиному лицу кровоточащую грудь.

Костю затрясло. Наступила небывалая, болезненная эрекция. Кто-то, холодный и омерзительно-гибкий как толстая змея, начал шевелиться в нём, рваться наружу, царапая ногтями неподатливую кожу. Нарождающийся гад противно скрипел зубами от натуги, и этот звук был единственным, который слышал бедный Костя. Не в силах терпеть подобного издевательства, он отчаянно рванулся. Проволока лопнула, шпигорь со скрипом, слышимым не ушами, а занывшими костями, медленно вышел из стены. Катя отшатнулась, споткнулась о мёртвого солдата и неловко села на пол.

Он стоял над испуганной Катей на руках. Непривычная поза оказалась на удивление удобной. Его ещё покачивало, рана от гвоздя ещё саднила, но звуки стали уже возвращаться, и шевеление внутри ослабло, и стала крепнуть уверенность в собственных силах. Бабочки снялись с трупов, окружили его трепещущим хороводом. Их глаза составили бесконечный, замкнутый зеркальный коридор. Он всмотрелся в зеркала, отмечая, что тело претерпело некоторую трансформацию. Отражаемое существо было коротконого и косолапо, ибо ногами ему служили Костины руки. Гениталии его, произошедшие из бывшей Костиной головы, были огромны, торс — худ и костляв, но клубковато-мускулист, бледен и жилист. Острые лопатки выпирали подобно зачаткам крыльев по сторонам мелкогребенчатого хребта — низко, едва ли не на уровне поясницы. Сильные, чрезвычайно длинные руки с кочковатыми локтевыми суставами, поднятые и разведённые в стороны, прятали меж вздувшихся мощью плеч крошечную, безобразную, горбоносую головку, обязанную рождением бывшим половым органам. Впрочем, головка быстро росла, приобретая вполне привлекательные человеческие черты — твёрдые и резкие, но утонченные. Он сделал несколько шагов. Выпуклые глаза-зеркала бабочек сообщили, что движения его похожи на птичьи. Он опустил руки и повернул голову — новую голову — к окну. За окном стоял милицейский «уазик» с распахнутыми дверями; он был пуст. Рядом с автомобилем покашливал зелёно-голубой мотоцикл с коляской. Дядя Тёма стянул с головы шлем, прижал его к груди и с почтением наклонил голову. На лице мотоциклиста было написано торжество.