так же, как знаменитый памфлет «Я обвиняю!», который Золя опубликовал в ответ на дело Дрейфуса.

Закончив статью, Бен-Ави вышел из дому, прошел несколько шагов, и его ударили дубинкой по голове. Он потерял сознание и не помнил, сколько времени пролежал на улице, пока прохожие не доставили его в больницу. Выйдя оттуда с перевязанной головой, он направился в Лифту — посмотреть, что там происходит. Знакомый полицейский-араб сказал ему, что евреям в деревню лучше не ходить, и он вернулся.

Около одиннадцати часов дня на Храмовой горе раздались выстрелы, и, как по сигналу, толпа арабов помчалась по переулкам Старого города, избивая евреев, которые попадались ей на пути.

За считанные часы беспорядки охватили весь Иерусалим. Полиция бездействовала: большинство полицейских были арабами. Они, если и не присоединялись к толпе погромщиков, то, уж во всяком случае, не вмешивались. На глазах у полиции арабы зарезали братьев Ротенберг. Размахивая ножами, погромщики двинулись к ультра-ортодоксальному иерусалимскому кварталу Меа-Шеарим, но им преградили дорогу бойцы ХАГАНЫ[7]. Они бросили в погромщиков гранаты и открыли огонь из пистолетов. Двое были убиты, остальные разбежались.

Особо ожесточенному нападению подверглись находившиеся на отшибе южные районы Иерусалима — Рамат-Рахель и Тальпиот. Их атаковали арабы из соседних деревень Бейт-Цафафа и Цур-Бахер.

В Тальпиот жил писатель Шмуэль-Йосеф Агнон. Он услышал возле дома сильную пальбу. Потом что-то крикнули по-арабски.

— Боже! — вырвалось у него. — Арабы!

И снова выстрелы. Потом все стихло. На пальбу арабов англичане не ответили ни единым выстрелом, и Агнон понял, что в Тальпиот евреев некому защитить.

Жители Тальпиот ждали помощи почти четыре часа, пока бойцы ХАГАНЫ их не эвакуировали.

В эвакуационной суматохе профессор Клаузнер увидел своего соседа Агнона. Тот лихорадочно что-то искал около дома.

— Что вы ищете? — спросил Клаузнер.

— Я потерял портфель с рукописями, — чуть не плача, ответил Агнон, и тут же кто-то крикнул:

— Какой-то портфель валяется. Может, арабы взрывчатку оставили?

— Нет, нет, — закричал Агнон, — это мой портфель, в нем мои рукописи, а не взрывчатка!

Когда Агнон сел в машину, прижимая к груди портфель, Клаузнер ему сказал:

— Ужас, что делается. Но, если бы жена не была больна, я ни за что не покинул бы свой дом.

х х х

В арабской деревне Бейт-Цафафа находились все члены секретариата компартии Палестины вместе с представителем Коминтерна.

Незадолго до начала погрома еврейские коммунисты с благословения Москвы составили листовку с призывом к арабским и еврейским пролетариям объединиться в борьбе с британским империализмом. Вокруг дома, где сидели до смерти перепуганные еврейские борцы с британским империализмом, бушевали те самые жаждавшие крови арабские пролетарии, которых евреи-коммунисты считали своими верными союзниками. Если бы не пришедшие на помощь бойцы ХАГАНЫ, арабы вырезали бы все руководство компартии Палестины.

А представитель Коминтерна провел экстренное совещание, на котором постановили, что «коммунисты согласны на эвакуацию в безопасный район».

Через несколько дней после того, как представитель Коминтерна покинул Палестину, опасаясь обвинений в разжигании погромных настроений, Коминтерн выступил с заявлением, в котором погром именовался восстанием арабов против британского и сионистского империализма, а компартию Палестины предлагалось срочно арабизировать.

К вечеру того же дня в Иерусалиме погибло восемь евреев и пять арабов. Раненых даже не считали.

За обедом в доме генерального прокурора Бентвича его сестра подвела итоги дня, который уже успели назвать «Черной пятницей»:

— И все из-за этой храмовой стены. Неужели кто-то верит, что она символизирует былую славу евреев? Противно смотреть, как они припадают к стене и целуют камни. Чем не идолопоклонство! Лучше бы эту стену снесли до основания. Странно, что так много людей готово умереть во имя мифов и так мало — жить во имя их развенчания.

x x x

Когда арабы нападали только на евреев, английские полицейские, резонно опасаясь за свою жизнь, не вмешивались, за исключением нового начальника полиции Хеврона Раймонда Кафараты. Боевой английский офицер, награжденный во время войны самим королем Бельгии за доблесть, проявленную им в сражениях на полях Фландрии, Кафарата после войны служил в полиции Ирландии, где участвовал в подавлении беспорядков, а до назначения в Хеврон служил в Яффо.

К началу погрома в Хевроне жили двадцать тысяч арабов и восемьсот евреев. Многие арабы, как и евреи, были хевронцами в нескольких поколениях, хорошо знали друг друга, и между ними давно установились и торговые связи, и добрососедские отношения. Они поздравляли друг друга с праздниками и уважительно относились к чужому Богу. Меньшая часть евреев жила в центре города, где было несколько синагог, а большая — на окраине, у дорог на Беэр-Шеву и на Иерусалим, где арабы построили дома и сдавали их евреям в аренду.

Денежные дела арабы нередко улаживали с помощью богатых евреев или директора местного отделения Англо-палестинского банка и главы еврейской общины Авраама Слонима; лекарства покупали в любое время суток в аптеке хромого Бен-Циона Гершона; вкусный хлеб — в булочной Ноаха Имермана, а прошения английским властям им писал учитель Цви Берензон.

В то пятничное утро Кафарата пребывал в отличном настроении. В Хевроне все было спокойно. Выйдя из дому, он надел пробковый шлем, провел безымянным пальцем по щеточке усов, сел на лошадь и поехал к старостам соседних деревень. Старосты угощали его кофе, рассказывали, что в этом году хороший урожай и хаваджа[8] Каф может не беспокоиться. Кафарата и не беспокоился.

К тридцати двум годам он еще был холост и здесь, в Палестине, по уши влюбился в Пегги — туристку из Англии, с которой они познакомились в Яффо в офицерском клубе. Накануне Кафарата написал матери, что хочет жениться и надеется, после повышения по службе его переведут домой.

Размышляя о Пегги, о разговорах со старостами и об августовской жаре, Кафарата вернулся в свой участок. Его заместитель доложил, что в городе все тихо. На всякий случай Кафарата послал двух полицейских разнюхать, о чем говорят арабы. Никаких новостей полицейские не принесли.

В распоряжении Кафараты было восемнадцать конных полицейских и пятнадцать пеших. Все — арабы, и только один еврей — Ханох Бружинский.

К трем часам дня полиция Хеврона получила телефонограмму о беспорядках в Иерусалиме, и Кафарата выставил трех полицейских у въезда в Хеврон, чтобы конфисковать оружие у арабов, которые возвращались с пятничной молитвы на Храмовой горе. По городу прошел слух, что в Иерусалиме евреи убивают арабов. Шейх Талеб Марка, глава мусульмано-христианского комитета, разжигал страсти в толпе у автобусной станции, призывая убивать евреев, но замолчал, как только увидел приближающегося начальника полиции. Кафарата взял восемь конных полицейских и поехал патрулировать