«Иерусалим-Дамаск», в Халебе сделать еще одну пересадку, доехать до иракского города Рас-эль-Аин, где кончаются железнодорожные пути, а оттуда еще два дня добираться до Багдада в грязном автобусе с выбитыми стеклами, да еще и пассажиров в нем как сельдей в бочке.

Одолженные у свекрови деньги Адель зашила мужу в подкладку пиджака, и он время от времени ощупывал, на месте ли они.

Домет чувствовал, что его жизнь начинается заново и пойдет совсем по другому пути.

Война, евреи, погромы — это все уже позади, а впереди… Дипломатическая карьера! Сама судьба послала Домету добрый знак: в день приезда в Багдад ему исполнилось сорок лет.

х х х

Немецкое консульство находилось на тихой тенистой улице, и весь штат, не считая майора Гробы, состоял из четырех человек: консула с лицом старого льва, его длинноногой секретарши-машинистки, болезненного вида бухгалтера и молодого делопроизводителя Зиги, стриженного под бокс, со срезанным подбородком и пустыми глазами.

Гроба представил Домета коллегам, рассказав им заранее о его славном боевом прошлом в рядах турецкой армии и о его преданности немецкому духу. Затем Гроба повел Домета на расположенную неподалеку служебную квартиру.

— В целях экономии будете жить вместе с Зиги, — сказал Гроба. — Устраивайтесь, обживайтесь. Завтра в консульстве выходной, так что на работу только послезавтра.

В темноватой четырехкомнатной квартире одну комнату занимал Зиги, во второй с окнами на заросший сад поселился Домет, третья была отведена под столовую, а четвертая — под гостиную.

Домет распаковал чемодан, принял душ, переоделся и пошел в город.

Багдад… Сказочный Багдад оказался задворками Ближнего Востока. Скученные мазанки, хибары со стенами из листов жести жмутся друг к другу, полуразвалившиеся остатки ворот могущественного Вавилона… Домет вспомнил своего «Валтасара». Неужто все это происходило здесь? А Тигр и правда широкая река.

Вдруг как из-под земли перед Дометом вырос пожилой человек и без тени заискивания сказал:

— Если господин хочет, я могу провести его по следам Багдадского вора. Это будет очень интересная экскурсия.

Домет посмотрел на него внимательно. Чисто выбритое лицо, умные глаза, пиджак явно с чужого плеча и рваные сандалии, но во всем облике чувствуется достоинство.

— Благодарю вас, — сказал Домет, — к сожалению, у меня другие планы.

Еле отвязавшись от целого роя голодных мальчишек, просивших милостыню, Домет пошел на базар. Знакомство с городом он всегда начинал с базара: базар — душа города. Там слышны его подлинные голоса, там чужестранец чувствует себя не таким чужим.

— Господин хочет хорошее место на «Семь повешенных»? — подошел к Домету разбитной юнец.

— Что еще за «повешенные»? — удивился Домет.

— Так у нас называют ежегодное состязание поэтов, — обрадовался юнец чужестранцу. — Они читают свои стихи, а потом семь лучших стихотворений развешивают по всему базару, и люди заучивают их наизусть.

— А людей у вас вешают? — спросил Домет.

Парень посмотрел на него с явным сожалением.

— Конечно, вешают. Но разве это может сравниться с состязанием поэтов?

Домет дал парню несколько мелких монет и получил какое-то подобие билетика на «Семь повешенных».

— Состязание состоится завтра, вон на той площади, в шесть вечера, — сказал юнец.

Когда Домет назавтра пришел в назначенный час на базарную площадь, все, а не только хорошие, места уже были заняты. Одни слушатели с комфортом устроились на балконах соседних домов, другие — на крышах, третьи — на могучих пальмах.

Оглянувшись по сторонам, Домет увидел двух полицейских. Он показал им удостоверение сотрудника немецкого консульства, вынул «билет на хорошее место» и для надежности дал каждому по монете. Полицейские рьяно заработали дубинками, расчищая дорогу почетному гостю, и через минуту Домет сидел на деревянной скамье в первом ряду около почтенных старцев-судей. Прямо на земле пристроились трое музыкантов со своими инструментами.

Первым вышел на возвышение черноволосый, рябой человек с глазами навыкате, поклонился судьям и под пронзительные звуки смычков громко начал читать:

За прегрешенья да простит меня Аллах,

Его величье славим мы в веках,

А под ногами только узкий мост:

От детской колыбели — на погост.

В толпе раздались одобрительные возгласы, судьи благосклонно закивали головами, и вышел второй поэт.

О, гурия, что скрыта под чадрой,

К тебе летит бессонных мыслей рой,

Коль на мою любовь ты не ответишь,

То в сей же миг покончу я с собой.

Поэты сменяли друг друга, неразделенную любовь сменяли битвы и пиры, громкий свист — одобрительные выкрики, а полицейские гонялись за мальчишками, которые с пальмы швыряли финиками в тех, кто, по их мнению, «никакой не поэт», и Домет не мог избавиться от ощущения, что он — герой пьесы, действие которой происходит на базаре.

Но вот по толпе прошел шепоток, в котором все отчетливее слышалось имя Хамид.

Небольшого роста, с курчавой бородой и с ястребиным носом, Хамид, запрокинув голову и прикрыв глаза, начал нараспев:

Я не боюсь клинка, и пули не боюсь,

И с недругом в бою я насмерть бьюсь,

Ни старость не страшна, ни дряхлость тела,

Лишь об одном я день-деньской молюсь:

Чтоб музыка моя не оскудела…

Смычки подхватили последнюю строчку и, рыдая, понесли ее к небесам, раскалывая наступившую тишину, которая через несколько мгновений взорвалась многоголосым «Ха-мид! Ха-мид! Хамид!».

Звезды висели над базарной площадью, как театральные софиты. Ветер с Тигра унес дневную духоту. В мире больше не было ни войны, ни горя, ни смерти — только стихи, музыка и любовь.

До этого дня Домет плакал всего один раз в жизни — на похоронах отца.

х х х

Гроба вызвал Домета к себе в кабинет и первым делом показал на письменном столе портрет узколицего мужчины с пронзительным взглядом, косой челкой и маленькими усиками.

— Запомните, Домет. Это наш Бог — Адольф Гитлер. — Гроба вынул из книжного шкафа толстую книгу в кожаном переплете. — А это наша Библия — «Майн кампф». Когда вы ее прочтете, вам станет ясно, что до возрождения Германии осталось совсем недолго ждать. Вот когда все эти предатели, вся эта штатская сволочь в нашем Министерстве иностранных дел полетит к чертовой матери, их теплые местечки займем мы.

— Кто «мы», герр майор? — спросил Домет.

— Мы — это члены национал-социалистской партии. Не слышали? Поинтересуйтесь. А теперь — ваши обязанности. Каждое утро у меня на столе должен лежать обзор иракской прессы. Это главное.

Потом Гроба ввел Домета в курс дел и рассказал, как проклятые англичане, получив от Лиги наций