Годы шли, а Кроуфорд не смягчался. Саффи терял терпение, ссорился со своей невестой, иногда не бывал в доме Кроуфордов в продолжение целого года. Джорджина называла это малодушием и всё ждала согласия отца. Примирение Саффи с его невестой произошло в нашем доме. Сначала мать приехала со старшей дочерью, чтобы познакомиться со мной; Герцена они давно знали, встречали его с Огаревым у Мадзини, у Мильнергинсон, изредка Герцен бывал и сам у Кроуфордов. Джорджина стала ездить к нам с сестрой. Она была весьма образована и начитана, хорошо знала латинский и греческий языки. Цель их посещений, конечно, заключалась в надежде встретить у нас Саффи и прийти с ним к какому-нибудь соглашению. После многих свиданий наконец разнеслась хорошая весть: хотя и очень неохотно, Кроуфорд дал свое согласие на брак меньшой дочери. Несмотря на двадцать девять лет, Джорджина была очень симпатичной: у нее были тонкие, правильные черты лица, темно-синие глаза ее были исполнены ума и смотрели приветливо.

По случаю ее брака я увидела настоящую английскую свадьбу. Старшая дочь Герцена, тогда лет четырнадцати, была приглашена в качестве demoiselle d’honneur52; всего собралось десять очень молоденьких девиц, которые в белых платьях и белых вуалях должны были сопровождать невесту в церковь. Джорджина тоже была в белом легком платье, с вуалем на голове: это было воспоминание об Италии, поскольку в Англии девушки венчаются в шляпах, и сопровождающие их девицы – тоже в шляпах.

С детства испытывая отвращение к праздникам, я должна была, однако, уступить настоятельной просьбе Джорджины и быть на ее свадьбе. В назначенный день, в десять часов утра, я поехала к Кроуфордам с маленькой дочкой Герцена Ольгой; там собралось уже очень много посетителей. Кроуфорд в черном фраке встречал каждого гостя у дверей салона; вид у него был холодный и сосредоточенный, как всегда. Мать и сестра невесты, всегда разговорчивые и очень предупредительные, казались озабочены и печальны: разлука с Джорджиной была для них очень тяжела.

Наконец невеста, совсем убранная, явилась в гостиную в сопровождении приглашенных девиц. Саффи тоже приехал с несколькими друзьями; в гостиной уже находились братья невесты: старший Эдуард, высокий, красивый мужчина, который впоследствии наследовал майорат и заседал в палате лордов; из остальных братьев один был военный, другой – искатель деятельности, которой не нашел; оба они более или менее бедствовали. Джорджина с сестрой тоже ничего не получили от родителей; старшая осталась девицей. Впоследствии какая-то тетка оставила им обеим по пяти тысяч франков.

В это время Саффи тоже ничего не имел, он был изгнанник и жил только жалованием, получаемым от Оксфордского университета. Брак Джорджины был основан не на расчете, а на обоюдной симпатии и решимости вместе нести крест жизни. Много лет спустя Саффи получил в наследство от дяди маленькое поместье с домиком возле города Форли, где и поселился с семейством.

Возвращаюсь к моему рассказу. Когда все были в сборе, Кроуфорд подал руку невесте и повел ее к карете; за ним всё общество поспешило на крыльцо. Экипажи подвезли нас всех к церкви; Кроуфорд ввел дочь под руку и проводил ее до места, где уже стоял жених, поклонился ему и отошел. Пастор спросил жениха и невесту, согласны ли они на этот важный шаг в жизни. Выслушав их ответ, он сказал им краткую наставительную речь, надел кольца и благословил их: невеста стала на колени, жених последовал ее примеру. Помолясь мысленно, они встали, и Саффи повел жену под руку к выходу.

Они отправились записывать брак в гражданском ведомстве, потом возвратились в дом невесты, прямо наверх: там для них приготовили небольшой завтрак. Джорджина надела темное дорожное платье. Вероятно, родные попрощались с ними наверху, но гости, которых было очень много, толпились в двух смежных салонах; столы были покрыты яствами, фруктами, сластями и винами всех возможных сортов; недоставало только места: было ужасно тесно, сидели лишь несколько пожилых дам, молодые же дамы и мужчины кушали стоя, короткие знакомые и родственники угощали, подавали шампанское, все пили за счастие и благополучие молодых. Потом в толпе гостей сделалось движение, и все поспешили к входной двери: молодые спускались по лестнице к ожидающему их экипажу; гости, стоя в дверях, обменивались с ними поклонами, поздравляли их, более близкие жали им руки.

Я забыла сказать, что незадолго до этой свадьбы Герцен решился отправить сына в Женеву; ему хотелось, чтобы молодой человек, живя отдельно от семьи, приобрел немного независимости в чистом, почти горном воздухе швейцарских городов и уже самостоятельно продолжал более серьезные занятия. Во время посещения в Лондоне разных вольных курсов Александр Александрович Герцен был всегда первым на экзаменах, получил серебряную и золотую медали и разные лестные отзывы от преподавателей. Не помню всех предметов, изученных им, но знаю, что он особенно занимался естественными науками, физикой, химией и к рождению Герцена делал вместо сюрприза наглядные опыты, читал нам лекции с очень ясными толкованиями, которыми его отец оставался очень доволен.

Отправив сына в Женеву, Герцен послал его к известному натуралисту Карлу Фогту, с которым был коротко знаком еще в Ницце. Пробыв с полгода в Женеве, Александр переехал в Берн, в дом старика Фогта, отца знаменитого натуралиста. Там Александр поступил в университет и, мне кажется, пробыл в нем года четыре, постоянно переписываясь с отцом.

Приятель Герцена доктор Девиль всегда говорил, что это необыкновенное счастие иметь такого требовательного отца. Раза два Александр приезжал повидаться с семьей; это была большая радость, особенно для его старшей сестры, которая очень тосковала после его отъезда; вообще отсутствие его придавало какую-то тишину всему дому.

Однажды Герцен получил по городской почте письмо на русском языке, очень оригинальное, очень безграмотное – от дворовых людей князя Юрия Николаевича Голицына. Последний отправил служащих прямо в Англию, а сам, по их словам, ехал в Лондон через Константинополь; на это, говорили они, у него были причины. Его прислуга, состоявшая из пяти человек, пришла в отчаяние: князя еще нет, денег нет, кредита нет и все они ни слова не знают по-английски. Но мир не без добрых людей: как-то они узнали про Герцена, что он живет в Лондоне, богат, добр, жалеет людей и прочее. Всё это было выражено в письме; читая это послание, Герцен много смеялся, но тотчас отправился в Лондон, разыскал писавших, поместил их в дешевый пансион, дал им денег на необходимые издержки и поручил их Тхоржевскому, к которому они могли обращаться в случае недоразумений. Эти простые люди, успокоенные Герценом, ободрились, сердечно его благодарили и спокойно дождались князя Юрия Николаевича Голицына, который прибыл только через два месяца.

В это время приехал к Александру Ивановичу один русский, NN. Он был небольшого роста и слегка прихрамывал. Герцен много с ним беседовал. Кажется, NN был уже известен своими литературными трудами. Теперь, когда его уже нет на свете, я могу открыть тайну, которую знаю одна, могу рассказать о причине, что привела его в Лондон. После его первого посещения Герцен сказал Огареву и мне: «Я очень рад приезду NN, он нам привез клад, только про это ни слова, пока он жив. Смотри, Огарев, – продолжал Герцен, подавая ему тетрадь, – это записки императрицы Екатерины II, писанные ею по-французски; вот и тогдашняя орфография – это верная копия».