Есть еще commencailles, это такие предварительные бои, где правилами допускается даже незнатным рыцарям вызывать на бой самых прославленных чемпионов, а также особ королевской крови. Правда, те вовсе не обязаны принимать вызов, но вот насчет когда знатный незнатному… не знаю, не знаю, надо поинтересоваться. Вообще-то не хотелось бы, чтобы меня мог вызвать всякий, у кого чешутся кулаки. Все-таки я приехал сюда не драться, хотя наша меркава стоит на запасном пути.

Двор заполнен суетящимся народом, оруженосцы наводят последний блеск на доспехи своих господ, оружейники всюду точат мечи и топоры, хотя по правилам вроде бы положено сражаться только затупленным оружием. Хотя, возможно, эти мечи и топоры не для турнира. Атак, на случай.

Я сказал подбадривающе:

— Сэр Смит, вам неслыханно повезло.

Он спросил тупо, но с надеждой:

— В чем?

— Цена оружия, — объяснил я, — всегда в прямой пропорции от расстояния, на которое его надо везти для ремонта. А ваш меч можно ремонтировать везде!

Он задумался, на лице отразились тяжкие усилия понять сказанное, ибо брякнул я что-то в его пользу, теперь понять бы, а я проговорил еще оптимистичнее:

— Жизнь — сложная штука. Сделать сложную простой может только меч. У вас он есть! Так что же еще надо? Вы — счастливый человек, сэр Смит.

Пес посмотрел на Смита и помахал хвостом. Ноздри подергивались, улавливая запахи со стороны кухни. Похлебкой из баранины пахнет на весь двор, накатывают мощные ароматы жареного мяса с луком и чесноком, тонкой струей вонзается запах печеных рябчиков в остром соусе, а внизу стелется почти зримая волна из тяжелых ароматов печеной рыбы, раков и ящериц.

Смит сказал нетерпеливо:

— Пока я не завтракал, я ничего не соображаю! Сэр Ричард…

— Идем-идем, — успокоил я.

Пес помчался через двор и остановился на ступеньках, пугая народ и оглядываясь с нетерпением, подгоняя нас взглядом. Глаза снова добрые, теплые, коричневые, но люди смотрят не в глаза, а на могучую стать, сразу чувствуют, что эта собачка одним ударом лапы переломит быку хребет, такой лучше не попадаться и в глаза не смотреть.

Мы подходили к распахнутым дверям, когда сзади донесся задыхающийся вопль:

— Брат паладин!

Смит поморщился, я сказал быстро:

— Сэр Смит, вы меня очень обяжете, если закажете и на мою долю что-нить не очень тяжелое. Утку не надо, слишком жирная, а вот рябчиков… И моего песика с собой возьмите, нечего ему умные речи слушать, а то монахом станет. Бобик, иди с сэром Смитом! Иди-иди, питайся…

С Кадфаэлем двигаются, как серые призраки, почти плывут над утоптанной землей трое монахов. Самого Кадфаэля я не сразу признал под опущенным на глаза капюшоном. Он спешил, спотыкался, широкие рукава сутаны реяли по воздуху, словно пытался взлететь.

— Брат паладин, — воскликнул он, запыхавшись, — брат паладин… Вы хорошо провели ночь? Как чувствует себя ваша милая собачка?

Оба монаха смотрели на Пса с ужасом и непрерывно творили крестные знамения. Пес встал на задние лапы и, упершись передними в тощую грудь Кадфаэля, лизнул его в нос.

— Оба себя чувствуем, — заверил я. — А ты?

— И я себя… чувствую, брат паладин. И даже ощущаю временами. Я, как и говорил, встретил братьев из монастыря Святого Бенедикта, с ними и провел ночь…

— Бесстыжий, — сказал я с удовольствием.

Кадфаэль даже не понял намека, чистая душа, указал на двух в сутанах, что почти не поднимают голов, а смотрят как будто сквозь плотную мешковину.

— Это брат Адам и отец Давид. Отец Давид назначен настоятелем присматривать за соблюдением монашеских норм…

Отец Давид и выглядел, как должен выглядеть в моем представлении человек, занимающийся безопасностью: сухой, жилистый, с острыми глазами и непроницаемым лицом. Он коротко поклонился, всматриваясь в меня, как коршун в цыпленка.

— Для нас большая честь приветствовать вас, сэр Ричард, — сказал он негромко. — Брат Кадфаэль много рассказывал про вас. У вас какие-то свои цели?

Не дурак, мелькнуло у меня. Единственный, кто предположил что-то еще, кроме дурного обмена ударами по железу доспехов.

— Только турнир, — заверил я таким тоном, что даже Кадфаэль мог бы догадаться о брехне. Но Кадфаэль, конечно же, не догадался, а отец Давид улыбнулся одними глазами.

— Добро пожаловать, — сказал он. — Не заметили ничего необычного?

Я сказал с некоторой нерешительностью:

— Отче, боюсь, что побьете камнями, а то и на угли, как жареного кабанчика, но кое-что в самом деле заметил…

Брат Кадфаэль сказал торопливо:

— Брат паладин, отец Давид уже знает про ваше умение видеть.

Священник внимательно смотрел на меня мудрыми глазами старого чекиста.

— Говори, сын мой.

Я вздохнул и рассказал, как в город въехали всадники и как среди них померещился некто с темными крыльями. Не совсем чтобы крыльями, но такие призрачные, нечеткие, словно легкая тень среди солнечного дня. Не будь такого яркого солнца, мог бы не заметить, но вот узрел, до сих пор мороз по шкуре…

Он слушал, кивал, спросил неожиданно:

— Тьма над монахом?

Я вздрогнул, сказал с облегчением:

— Точно! Значит, я не совсем кукукнулся?

Он не понял, но уточнять не стал, качнул головой.

— На такой турнир обязательно прибудет и наш враг. И помимо схватки на копьях и мечах будет еще более жестокая на незримом рыцарям уровне. Значит, даже не стал скрывать лик, хотя мог бы прибыть в обличье рыцаря, купца или простолюдина. Впрочем, личина рыцаря не годится, слишком привлекает внимание, простолюдина не везде пускают, а вот купцом мог бы… Хорошо, я приставлю к нему двух-трех молодых монахов, чтобы проверили твои слова, сын мой, проследили за ним, выяснили… Господь даровал вам, сэр Ричард, чуткость, вы учитесь понимать и видеть душу человека, а это драгоценный дар! Он приходит к немногим, да и то в глубокой старости, когда начинаешь по-настоящему понимать людей, но изменить уже, увы…

Брат Кадфаэль задвигался, вздохнул, мне показалось, что с завистью, сказал тихо:

— Брат паладин говорил, что старые книги читал!

Глаза отца Давида блеснули жадным огнем.

— Старые? Где? Какие?

Я развел руками, неловко обманывать этих библиофилов, сказал покаянно:

— Это было давно, в детстве. И то не столько читал, сколько мне читали, долбили, вбивали в голову, а я еще и отбрыкивался. Я даже не скажу, что книги старые… Скорее, книги старых, умудренных жизнью мудрецов. В нашем королевстве принято, чтобы учились не столько на своей дурости, а на ошибках других.

Он помолчал несколько минут, пытливо вперив в меня острый, как шило, взгляд. Не знаю почему, но у меня возникло и не уходило некоторое время ощущение, что я повис над пропастью и в воле этого инквизитора дать мне упасть или не дать. Наконец он вздохнул коротко, в голосе прозвучала странная нотка: