учительницы преподавать в средней школе в Загребе, потому что Альберт не хотел жить в Восточной Европе. Он считал, что это слишком далеко от центра научной жизни. Я согласилась: я знала, что для него унизительна сама мысль о том, чтобы ехать со мной к месту моей службы, особенно когда для него самого места нет. И все это время я молча терпела вспышки его раздражения.

Я никогда не кричала на Альберта, и теперь, когда нашла наконец слова, я выговорила их шепотом, хотя в душе у меня они звучали оглушительным криком.

— Я никогда не препятствовала твоей карьере…

— Альберт? Фройляйн Марич? — перебил меня чей-то голос. Я оторвала взгляд от онемевшего Альберта и увидела герра Гроссмана. Поскольку он первым из наших сокурсников получил должность ассистента преподавателя, то был, пожалуй, последним человеком, которого Альберт хотел бы видеть. — Вот это да! Что вы здесь делаете? Ваш излюбленный «Метрополь» отсюда далековато.

Альберт не любил показывать свою слабость никому, кроме меня, поэтому тут же сделал любезное лицо, встал и пожал герру Гроссману руку с таким видом, будто никакая другая встреча не могла бы его обрадовать сильнее.

— Рад тебя видеть, Марсель. Мы с фройляйн Марич гуляли и забрели сюда, а тебя-то что привело в такое неожиданное место?

Герр Гроссман улыбнулся, но ничего не сказал по поводу того, что встретил нас здесь одних и так далеко от института. Я подозревала, что он давно знает о наших отношениях. Он объяснил, что у него осталось немного свободного времени до запланированного поблизости светского визита, вот он и зашел выпить эля. Мы пригласили его за наш столик. Неизбежно, как того требовали правила светского общения, разговор зашел о его новом месте службы — ассистента профессора Политехнического института Вильгельма Фидлера, геометра. Хотя Альберт расспрашивал его будто бы с любопытством, я видела, что энтузиазм этот вымученный и беседа его тяготит.

Разговор вскоре увял, и герр Гроссман из вежливости спросил:

— Фройляйн Марич, я знаю, что вы решили сдавать экзамены в июле будущего года, так что вы наверняка заняты учебой, а ты чем, Альберт?

— Диссертацией, разумеется, — поспешно ответил Альберт.

— Разумеется, — так же поспешно согласился герр Гроссман, почувствовав, что вопрос Альберту неприятен. Но что-то вынудило его снова поднять эту тему. Возможно, он знал о положении Альберта и о том, что оно становится все более отчаянным. — Я только потому спрашиваю, что отец как раз говорил — его друг Фридрих Халлер, директор Швейцарского патентного бюро в Берне, кажется, ищет эксперта.

— Хм, — отозвался Альберт с притворным спокойствием. Даже равнодушием.

— Я не знаю, может быть, ты уже нашел постоянное место…

Альберт перебил его:

— Есть несколько вакансий, которые я сейчас рассматриваю.

Мне хотелось закричать на Альберта. Что он делает? Почему не хватается за этот шанс? Не в его положении шутки шутить. На кону стояло и мое будущее. Черт бы побрал его гордыню!

— Я так и предполагал, — сказал герр Гроссман, а затем осторожно добавил: — Работа в патентном бюро — это, конечно, не то место, где можно применить твои познания в теоретической физике, но у тебя будет возможность использовать физику в самых практических целях: рассматривать изобретения, претендующие на получение патентов. Это было бы необычное — я бы сказал, весьма оригинальное — применение твоего диплома.

Таким определением — «оригинальное» — герр Гроссман давал Альберту возможность сохранить самолюбие. Повеселевший Альберт ответил:

— Ты прав, Марсель. Должность и впрямь необычная. Но я ведь как раз питаю склонность ко всему необычному. Может быть, это как раз то, что нужно.

— Замечательно, — сказал герр Гроссман. — Для друга моего отца, герра Халлера, будет большим облегчением, если у него появится надежный претендент на эту должность. Я не знаю точно, когда освободится место эксперта, но уверен, что мой отец — ты ведь с ним знаком, — охотно рекомендует тебя.

Альберт поймал мой взгляд и улыбнулся. И в тот же миг, едва только забрезжила надежда, я простила его.

Глава пятнадцатая

3 мая 1901 года

Цюрих, Швейцария

Место в патентном бюро освободилось не так скоро, как нам хотелось бы. Пока швейцарское правительство методично, как часы, рассматривало кандидатуру Альберта, нужда требовала найти работу. Хоть какую-то, поскольку родители прекратили снабжать его деньгами: они ведь обещали поддержку только на время учебы в университете. Он подавал заявки на преподавательские вакансии, но из этого ничего не выходило, пока ему не написал Якоб Ребштейн, приятель по Политехническому институту, с вопросом, не мог бы Альберт заменить его в качестве учителя математики в средней школе в Винтертуре на время военной службы. Мы были на седьмом небе от радости.

Хотя это была всего лишь временная работа, мы все же устроили праздник: заказали бутылку вина в кафе «Шварценбах», что делали очень редко. Опьянев от вина и от удачи, мы говорили о будущем и смеялись — впервые с начала осени с легким сердцем. Я позволила себе забыть о его внезапных перепадах настроения и резкостях в эти месяцы, когда я могла только гадать, кого на сей раз увижу перед собой — моего любящего Джонни или хандрящего Альберта. Ведь теперь, когда трудные поиски работы остались позади — по крайней мере, на несколько месяцев, — я не сомневалась, что мой Джонни вернется ко мне навсегда.

Там, в тепле весенней ночи и парах алкоголя, родилась идея отдохнуть на озере Комо.

— Ты только представь себе, Долли. Знаменитые воды озера Комо омывают наши ноги, а вокруг заснеженные Альпы. — Альберт придвинулся ко мне поближе, но не настолько, чтобы посетители кафе «Шварценбах» начали поднимать брови. — Только мы с тобой.

— Вдвоем, — подхватила я его мысль, шокированная и одновременно завороженная ею. Я не могла припомнить, чтобы мы когда-нибудь оставались с Альбертом вдвоем — только где-нибудь в общественном месте или в гостиной пансиона. По-настоящему наедине мы никогда не бывали.

— И никакой фрау Энгельбрехт.

Я хихикнула.

— Не могу себе представить, что буду целовать тебя, не опасаясь ее неожиданного появления в гостиной. Эта женщина подкрадывается бесшумно, как кошка.

Морщинки вокруг глаз у Альберта стали глубже. Вот такого Альберта я любила. Вот он, тот человек, которого я полюбила когда-то и которого не видела почти весь прошлый учебный год.

— Может быть, она ходит так тихо, потому что она не совсем человек. Может, привидение или дух какой-нибудь. Ведь Энгельбрехт значит «светлый ангел».

Я снова хихикнула и пригладила пальцами длинный локон, спадавший мне на плечо. В честь праздника я попробовала сделать новую, свободную прическу, которую видела у других молодых женщин. Вместо привычного тугого шиньона