Под грязной рубахой, впитавшей в себя кровь и пот, началась движуха. Крысы зашевелились. Заелозили, царапая мою кожу крохотными коготками. Щекотно и больно. Но всё равно — мне приятно.

— Во-первых, — отозвался в голове крысиный писк, — нужно добраться до деревни.

Первый пункт — в процессе.

— Во-вторых, — продолжают пищать крысы, — ты выполнишь свою работу, как договаривались.

Второй пункт — просто охуеть, снова работать! Попробовать увильнуть? Сказать, что болею? Я могу слиться?

— В-третьих: если у тебя всё получится, и ты останешься в живых…

— Стоп! Стоп-стоп-стоп! Что значит: останусь в живых?

— То и значит. Но не переживай. Хуже чем сейчас, скорее всего, не будет.

— А если будет?

— А у тебя есть выбор?

Риск для жизни — это я люблю! Живём один раз, надо всё попробовать.

— Если останешься в живых, — продолжает крыса, — мы поможет тебе отыскать твои вещи.

— Хорошо! Вы меня замотивировали. Так что делать нужно?

— Наберись терпения.

Солнечные лучи больше не обжигали. Ласкали кожу тёплым прикосновением, намекая на скорый уход солнца в ночь. Дорога прекратила извиваться как шлюха после щекотки, выпрямилась и потянулась до линии горизонта, где уже показался тонкий шпиль башни. Пробежав километр — показались крыши домов. Затем — частокол забора, сложенного из высоких брёвен.

— Мы почти на месте, — говорю я.

— Кобылу нужно отпустить, дальше пойдём пешком.

— Зачем?

— Её могут узнать! Да и как ты с ней собрался таскаться по деревне?

Логично, бля.

Потянув гриву на себя, мысленно прошу кобылку остановиться. Моя умница. Послушалась. Я спрыгнул на дорогу. Тратить время на прощания я не собирался: неизвестно, что там с погоней. Надо торопиться.

Поглаживая лошадь по гриве, я шепчу ей на ухо:

— Ты свободна.

— Еще нет, — отвечает она.

— В смысле?

— Сними седло!

А, точно…

Расстегнув ремни, снимаю седло и прячу его в кусты. Кобыла тут же заржала. Громко и довольно. Радости полные штаны. Крутанулась вокруг себя и, не обронив ни слова, уверенно понеслась вперёд, по направлению лагеря. Хорошо это или плохо — хер его знает. Как бы она не жаждала свободы, ветра в морду, зелёный травы на лугах, — душа её не готова. Таскать на спине потного жирдяя — вот её судьба.

Приуныв от расставания, я побрёл к забору. Минут через десять мои ступни заныли. Заныли старые мозоли, сменившись новыми.

Показались высокие ворота. Два охранника, похожие на использованные гондоны, встретили меня кислыми рожами. Я был грязный, вонючий, уставший. Хуже бродяги. Таких даже к воротам подпускать не стоит, мало ли какую заразу с собой принесут, но когда приближаюсь к ним впритык, их лица резко меняются. Наполняются недоумением и растерянностью. Словно у них перед носом какая-то важная персона, но какая — это загадка, разгадать которую они боятся.

Один из этих гондонов, облачённый в кожаный доспех серого цвета, выходит из тени деревянного козырька, подходит ко мне. Смотрит. Хмурится. Из-под шлема текут струи пота. Он сглатывает. Затем еще раз. Слышно, как кадык скребёт изнутри кожу. Он открывает рот с желтющими зубами, как утренняя моча, и молчит. Кстати, запах изо рта тоже напомнил мочу. Я смотрю на него, не понимая, что происходит. Мне стало даже как-то стрёмно. Неужели весть о моём побеге добралась до деревни быстрее меня. Быть такого не может!

Закрыв рот, стражник обернулся к своему напарнику и состроил неуверенную рожу.

Второй гондон, взяв на себя всю ответственность, с важным видом отрывает зад от скамейки, встаёт. Оружие — длинное копьё — так и остаётся стоять не тронутым, прижавшись к забору возле скамьи. Хороший знак. Поравнявшись с дружком, встав почти плечо к плечу, они смерили меня взглядом. Переглянувшись, уставились на мой пояс, после чего самый важный (это тот, что встал вторым) спросил:

— Ты одна из «Кожагонов»?

ЧАВО⁈ Кого? Это новый синоним онаниста? Угар… У меня это название на лице написано?

— Приятель, — говорю я, — это ты у нас похож на «кожагона». И с трудом сдерживаю улыбку.

Реакция меня удивила. Только я договорил, как стражник вытянулся по струнке, руки по швам, уставился на меня зелёными глазами и растянулся в довольной улыбке, словно его похвалили первый раз в жизни. Его серьёзная физиономия кричала гордостью.

— Я, — начал отчитываться парень, словно стоял в карауле, — всего лишь стражник. С вами мне никогда не сравниться. Никогда не принять бой плечо к плечу. Никогда не пожать верной ладони.

Да что тут происходит? Что он несёт?

— Прошлой ночью, — продолжает он отчитываться, — когда вас вывозили за ворота, мы подумали… ну…

— Ну…

— Они вас вывозили для кое чего другого… — румянец окрасил его щеки, глаза снова опустились на мой пояс.

Да что он там такое увидел? Опустив глаза, меня сразу же осенило. Сухая ладонь моего меча тянулась к охраннику. Вот оно что! «Кожагоны». Возможно, так называют себя эти разодетые по пояс ребята из того лагеря. Это прямо как частная военная компания. ЧВК «Кожагоны»!

— Что с вами случилось? — спросил стражник, переведя взгляд на мою рубашку. — Где ваша лошадь?

— На меня напал кабан. Всё хорошо, я зарубил зверя, но как ты видишь, пришлось повозиться.

Для пущей убедительности я вытащил меч наружу, покрутил лезвие у носа стражника, продемонстрировав во всей красе остатки крови на лезвии.

— Я рад, что с вами всё в порядке, — сказал стражник, наблюдая, как я убираю меч в ножны.

— Можно вопрос?

Как же воняет у него изо рта, аж блевануть хочется.

— Можно.

— Что вы сделали с кабаном?

— А с какой целью ты интересуешься?

Стражник обернулся, кинув взгляд на своего дружка. Заулыбавшись, снова на меня посмотрел. Облизнул губы, да так, что меня чуть снова не вывернуло наизнанку. Как же это отвратительно!

— Свежее мясо на ужин, — начал он, — что может быть лучше? Туша так и осталась лежать на дороге?

— Осталась…

— До захода солнца успею забрать?

В принципе, если погонит прямо сейчас, то успеет. Но зачем мне лишние свидетели. И не надо ему вообще соваться в ту сторону.

— Не успеешь, — отвечаю на серьёзных щах, — придётся скакать до самого лагеря.

Он ничего не сказал, как послушный пёс продолжил стоять смирно, выжидая