Через два дня папа забрал Асю из школы, и они поехали навестить маму в роддом. Хотя, конечно, навестить – это было громко сказано. В роддом не пускали, и маму можно было увидеть только в окне третьего этажа. На ней был голубой халат, а на голове – косынка, из-под которой выбивались непослушные кудри. Мама улыбалась, показывала белый сверток, правда, лица братика Ася разглядеть не смогла.

Папа с Асей принесли маме продукты, но передачи не брали, и кто-то из других пап соорудил из связанных между собой поясов от халата что-то вроде веревочной почты, по которой можно было поднять посылку на нужный этаж.

Папа пытался докричаться до мамы, но через окно она ничего не слышала. Он что-то яростно показывал ей, жестикулировал, но мама вертела головой, не понимала.

Тогда папа положил в авоську апельсины и бутылку кефира и достал из кармана ручку.

– Ась, а у тебя есть блокнот или бумага?

В ранце у Аси была только тетрадь по математике – тетради по русскому они сегодня сдали Раисе Григорьевне на проверку. Папа оторвал от последней страницы неровный кусок клетчатой бумаги, чиркнул маме записку, положил ее в авоську и отправил по веревке наверх. Почерк у папы был неразборчивый, но Ася все равно смогла прочесть. Там было всего одно слово – «дали». И три восклицательных знака.

Через неделю, когда маму выписали из роддома, по всей квартире лежали коробки и стопки книг, перевязанные веревкой. Мама сказала, что до отъезда обязательно нужно успеть утеплить дедушке окна, один он не управится. Папа перебирал книги, мама возилась с малышом, и Асе наконец разрешили забраться на подоконник. Дедушка сидел на табуретке возле окна и подавал ей поролон. Сверху дедушка вдруг показался Асе старым и хилым.

– Ася, Асенька, не так, нужно вот сюда, под раму. Давай я тебя научу. – Дедушка приподнялся с табуретки, а потом замер, махнул рукой и со вздохом сел обратно.

– Хотя зачем… У вас же там не будет зимы.

Ложки

Фрикадельки крутились в супе, как на карусели, увлекая за собой кубики картошки и веточки укропа. Наташа без толку водила по тарелке большой столовой ложкой – есть совсем не хотелось.

Асина квартира, обычно уютная и чистая, стояла вверх дном. В большой комнате шумели взрослые. Весь день к Асиным родителям приходили друзья, родственники, соседи – прощались, плакали, ели, пили, пели. В маленькой комнате на полу и на кровати были разложены чемоданы, восемь штук, по два на каждого отъезжающего. В лоджии в коляске спал Марк, счастливый обладатель двух из них.

– Ешьте-ешьте, девочки, остынет, – сказал Асин дедушка, хлопотавший на кухне. – Может, вам еще хлеба дать?

Наташа украдкой посмотрела на дедушку и переложила ложку из правой руки в левую. Сколько ее ни переучивали на правшу, а так до конца не переучили – в школе или под присмотром взрослых Наташа писала и ела правой, но левая рука все равно тянулась к карандашу и ручке, потому что знала, что так получится и аккуратней, и лучше, и каждый раз Наташе стоило больших усилий не поддаться порыву. Но здесь, у Аси, было можно, Асин дедушка никогда никого не ругал.

Левой рукой дело пошло чуть лучше, и Наташа заставила себя все же проглотить пару ложек. Ася тоже зачерпнула было суп, но потом передумала, вернула ложку в тарелку и отодвинула.

Дедушка развязал у себя за спиной передник, повесил на спинку стула и покачал головой.

– Как же ложки жалко.

Наташа много раз уже слышала историю про эти ложки. Они были из какого-то старинного серебра и хранились в Асиной семье более ста лет. Принадлежали они еще бабушке чьей-то бабушки, то есть Асиной какой-то очень далекой пра-пра. Изначально ложек было восемь. Две продали в революцию, три – разменяли на крупу в войну, осталось три.

Ложки были потемневшие, с чуть-чуть загнутыми краями, и такие большие, что еле влезали в рот, но суп Ася ела только из них, и Наташе, когда она приходила в гости, тоже доводилось. Асин дедушка хранил их в специальном ящичке возле плиты, аккуратно завернутыми в полотенце.

В кухню вошла тетя Тома.

– Салат закончился, я еще заправлю, – сказала она и достала из холодильника банку майонеза. – Тут как раз чуть-чуть осталось.

– Том, а может, все-таки возьмешь ложки? – спросил дедушка.

– Да ты что, пап, девятнадцатый век, предмет старины, восемьдесят четвертая проба, в жизни не пропустят.

– Ну ты хотя бы в аэропорт возьми, попробуй. Будет у вас с Асенькой память… – у дедушки задрожал голос, и он отвернулся к окну.

– Тома, Томочка! – послышалось из соседней комнаты. – Иди к нам! Обнимемся, выпьем на прощание!

Выяснилось все на прошлой неделе, когда в школу пришла тетя Тома. Раиса Григорьевна встретила ее холодно, поджав губы. Она отвела тетю Тому в самый конец класса и усадила ее за Наташину с Асей бывшую парту. В этом году девочек пересадили ближе к доске, чтобы меньше болтали, и за задней партой теперь сидели Молочников и Дроздов. Тетя Тома, обычно энергичная и бойкая, была взволнована, теребила ручки своей сумки и все время поправляла на голове серый берет с хвостиком. А Раиса Григорьевна смотрела на нее сурово и стучала пальцами по парте. Вскоре прозвенел звонок, Раиса поднялась из-за парты, но еще какое-то время продолжала что-то говорить тете Томе, а та сидела ссутулившись, не поднимая на Раису Григорьевну глаза, и вид у нее был ровно как у вышеупомянутого Молочникова, когда тот разрисовал учебник и учительница распекала его перед всем классом. Наконец Раиса Григорьевна замолчала, и тетя Тома как ужаленная выскочила из класса, даже не помахав девочкам на прощание.

После этого разговора вид у Раисы Григорьевны сделался мрачный, но вместе с тем какой-то ехидный, злорадный, и когда она объясняла разделительный мягкий знак, голова ее подергивалась сильнее, чем обычно, будто она кивала какой-то мысли, соглашалась с чем-то.

Потом была музыка. Пели про березу, про куст ракиты и навеки любимый край. А на третьем уроке Раиса Григорьевна встала торжественно у доски, и голова ее затряслась еще сильнее, словно на пружине.

– Дети, скажите мне, о чем вы пели только что на уроке музыки?

Известная подлиза Бурова сразу же принялась со стоном тянуть руку.

– Да, Леночка.

– О родине! – выкрикнула Бурова.

– О родном крае! – поддакнул Абрикосов.

– Правильно, – кивнула Раиса Григорьевна. –