то, что от нее хотят – аккуратно, чисто и быстро, но левой, – однако этого ей делать не разрешали, заставляли делать то, что было противоестественно и некомфортно, а потом еще и ругали за плохой результат.

И единственным человеком, который не предъявлял Наташе претензий, не пытался ее переделать, и которому, по Наташиному мнению, она не усложняла жизнь, была Ася. И теперь Ася уезжала, оставляла ее.

С самого дня их знакомства в Наташе боролись два чувства по отношению к Асе – любовь и раздражение. Как благодарна Наташа была за дружбу и преданность, так же воротило от всей этой процедуры, когда Ася приглашала ее в гости и торжественно отсчитывала несколько жвачек, шоколадок или конфет на палочке, а Асин дедушка стоял рядом в своих подтяжках и качал одобрительно головой. А иногда он поднимал брови, смотрел выразительно на Асю, и та перекладывала из своей кучки в Наташину еще пару жвачек и шоколадок, и дедушка довольно улыбался.

И потом этот свитер. Уже почти год прошел с тех пор, как Наташа утащила того Асиного Микки Мауса, а он все не давал ей покоя. Сам свитер она не носила никуда после новогодней елки – боялась, что мама застукает и устроит разборки. «Как? Что? Да как можно было, украсть, обворовать – свою лучшую подругу?» – «Я не воровала, мам, она все равно этот свитер отдавала, – оправдывалась бы Наташа, – и до той девочки он бы не доехал, у Аси ни имени не было этой девочки, ни фамилии, ни адреса ее, только то, что без ног и что по телевизору показали». Но мама, конечно, и слушать бы ничего не стала, а схватила бы за руку и потащила упирающуюся Наташу домой к Асе просить прощения и возвращать свитер.

Несколько раз после школы Наташа запиралась в комнате, чтобы примерить Микки Мауса, но в зеркале, что висело над столом, можно было увидеть только свою голову, даже при Наташином росте. Однажды, улучив момент, когда мама была на работе, а Надежда Яковлевна ушла к Дюше, Наташа натянула свитер и прошмыгнула в коридор. Хихикая, она принялась вертеться перед большим зеркалом и пищать Микки Маусом, пока соседская дверь вдруг не заскрипела и в коридор не вышел, кряхтя и протирая глаза, Геннадий Петрович. На нем были черные семейные трусы и мятая белая рубашка.

– Что шумишь? – буркнул он, потягиваясь.

Наташа растерялась, рефлекторно прижала руку к груди, закрывая Микки Мауса на свитере, от чего тот пискнул, и принялась сочинять в голове какое-то вранье, но Геннадий Петрович не стал дожидаться ответа. Он потянулся еще раз и молча прошаркал на кухню, где принялся жадно пить из чайника Надежды Яковлевны, хоть она уже сто раз запрещала это делать.

С тех пор Наташа больше не вынимала свитер из тайника на дне шкафа, а через пару недель отнесла его на помойку в соседний двор.

…Наташе надоел Робинзон Крузо – особенно теперь, когда он встретил друга, Пятницу, а Наташин друг уезжал от нее. Она опустила взгляд с потолка и стала рассматривать, как пылинки движутся в треугольном луче проектора.

Как так получилось, что у Наташиной лучшей подруги было все – и квартира с лоджией, и тот свитер с Микки Маусом, хотя, конечно, его у Аси уже не было, но ведь когда-то был? И почему у них в доме так уютно и легко, и почему Асина мама была не потухшая, вечно вымотанная, а бодрая и энергичная, и почему у Аси был добрый дедушка вместо желчной Надежды Яковлевны и алкоголика соседа, которого приходилось втаскивать полутрупом в его комнату, чтобы не вонял в коридоре. И почему у Аси был папа. И почему они уезжали, а Наташа, Наташа – нет.

Она подняла глаза на потолок и снова защелкала слайдами. Робинзон заснул в своем уютном гроте, и Наташу тоже начало клонить ко сну. Так, не переодевшись, не поужинав и не почистив зубы, она уснула.

По выходным Надежда Яковлевна затевала большую стирку, и одиннадцатиметровая коммунальная кухня, в которой и так было не разойтись, превращалась в прачечную.

На газу в огромных эмалированных чанах булькая и клокоча кипятилось и крахмалилось Дюшино белье, как известно, без невесткиных трусов. Пахло хозяйственным мылом. Надежда Яковлевна стояла у плиты в халате с огурцами, вооруженная деревянными щипцами, скруглившимися на концах от долгой службы, и ворочала белье. Кухню заволакивало паром, окна запотевали, и Наташа пододвигала к подоконнику стул, вставала на него и рисовала на стекле указательным пальцем – левой руки, тут уже никто за ней не охотился.

Постирав и отжав белье, Надежда Яковлевна вешала его сушиться на веревки, протянутые через всю кухню, как линии электропередач, и вскоре белье заполняло и без того маленькое пространство.

Маме все это, конечно, было страшно не с руки, потому что Надежда Яковлевна занимала своими чанами три из четырех конфорок, и оставалась только одна, да и та со слабым газом, попробуй наварить на всю неделю суп и нажарить котлет. К тому же не хотелось затевать готовку в мыльных парах, поэтому мама обычно ждала, пока Надежда Яковлевна закончит стирку и уйдет в гости к подружке, одной из тех, с кем переговаривалась по телефону, и они с Наташей наконец останутся одни. Это субботнее обеденное время, когда можно было наговориться вдоволь и побыть вдвоем, было их самым любимым.

Когда за Надеждой Яковлевной наконец закрылась дверь, Наташа затараторила.

– Мам, ты видела Асин проектор? Знаешь сколько там диафильмов!

Мама сидела за разделочным столом и резала соленый огурец для винегрета.

– Я уже посмотрела «Робинзона Крузо» и «Тома Сойера». Давай сегодня посмотрим «Трех мушкетеров» или «Гулливера»? Я там отобрала.

– Нам с тобой еще в магазин надо сходить, – устало отозвалась мама. – Может, завтра?

– Ладно… – вздохнула Наташа и выхватила из-под маминого ножа кусок соленого огурца. – Мам, а еще мне нужно сказать тебе что-то очень важное. Вернее, спросить.

– Давай.

– Мам, ты любишь родину?

– Спросишь тоже, – усмехнулась мама. – Ну, люблю.

– И ракиту?

– Какую ракиту?

– Ну знаешь, из песни – «куст ракиты над рекой»…

Мама положила нож на доску и подняла на Наташу глаза.

– Какие-то странные вопросы у тебя. Случилось что-то?

– Раиса Григорьевна сказала, что Ася… – Наташа замялась. – Что она родину не любит, потому нашла себе другую родину, и что она предательница.

Мамины брови поднялись навстречу друг другу, а по лбу пролегла морщина.

– Это когда она такое сказала?

– На прошлой неделе, когда объявила, что Ася уезжает. И Надежда Яковлевна тоже так