Профессор наклонился, чтобы разглядеть, что ее так заинтересовало… и вздрогнул: внизу, почти под самой пальмой, через заросли развернутой цепью пробирались десятка полтора мрачных парней в пятнистых комбинезонах.

– Холодильник решил, что шутки кончились, и пустил против меня свою гвардию! – еле слышно пробормотал Валентин Петрович и перевел взгляд на мартышку.

Та возбужденно тарахтела и жестикулировала, словно пыталась сказать ему: «Теперь ты видишь, насколько все серьезно?»

Профессор вздохнул и пополз выше.

Чем выше он забирался, тем тоньше были ветки и тем сильнее раскачивалось дерево. Однако обезьянка была совсем близко и то и дело ободряюще поглядывала на своего спутника.

Наконец она остановилась и уселась на самой верхней ветке дерева с удовлетворенным и гордым видом.

– Ну и что теперь? – осведомился Валентин Петрович, изо всех сил вцепившись в ветку. – Забрались высоко. Это все, чего ты добивалась? Однако падать отсюда будет очень больно! Ты-то не сорвешься, ты здесь как рыба в воде, а мне каково? И самое главное, я не стал ни на йоту ближе к свободе!

Обезьянка фыркнула и сделала лапой странный жест. Профессору показалось, что она повертела пальцем у виска, но он себе не поверил.

Затем он поднял глаза и увидел, что прямо над его головой находится стеклянная кровля оранжереи.

Мартышка снова ухнула и ткнула в эту кровлю лапой.

– Что, ты предлагаешь мне разбить стекло? Пожалуй, из этого ничего не получится, у меня с собой нет ничего достаточно твердого и тяжелого… и даже если я пробью стекло, я, во-первых, изрежусь осколками и, во-вторых, подниму такой грохот, что эти типы внизу сразу поймут, где мы с тобой прячемся…

И тут он увидел, на что показывает мартышка.

Стеклянная кровля оранжереи состояла из больших квадратов в металлическом переплете. Но не все эти квадраты были глухие, некоторые открывались, как обычные квартирные окна или форточки. Видимо, они были предназначены для того, чтобы летом время от времени проветривать оранжерею. И как раз над головой мартышки располагалась такая открывающаяся секция.

– Вот это да! – восхищенно воскликнул профессор. – А некоторые сомневаются в умственных способностях обезьян! Если спасусь, обязательно сделаю доклад на кафедре, где расскажу об этом удивительном проявлении ума у обезьяны! И ведь не человекообразная обезьяна, а обыкновенная мартышка!

Мартышка, услышав последние слова, возмущенно застрекотала.

– Не обижайся! – Профессор погладил ее по шерстке. – Я не имел в виду ничего плохого! – Тут же он пригорюнился: – Пожалуй, коллеги с недоверием отнесутся к моему рассказу… я и сам бы скорее всего не поверил, если бы не видел все собственными глазами!

Тут он вспомнил, что для того чтобы сделать доклад, ему нужно сначала вырваться на свободу, и потянулся к защелке, которая открывала стеклянную створку.

Ветка, за которую он держался, предательски закачалась, и Валентин Петрович застыл, вцепившись в нее всеми конечностями. В этот миг он сам почувствовал себя родственником мартышки.

Дождавшись, пока дерево перестанет качаться, он повторил попытку.

На этот раз ему удалось ухватиться за защелку и повернуть ее. Замок открылся, и ценой неимоверных усилий профессору удалось открыть стеклянную фрамугу.

Через окно в оранжерею ворвался холодный и сырой воздух петербургской осени.

* * *

Профессор Кряквин сидел на крыше оранжереи, как одна из многочисленных статуй, украшающих петербургские крыши. Правда, в отличие от упомянутых статуй, безмолвно взирающих на мрачное осеннее небо, профессор громко стучал зубами.

У этого стука были две совершенно конкретные причины: во-первых, холод, пробиравший его до самых костей, – поздней осенью в Петербурге далеко не так тепло, как на курортах Туниса или Египта, особенно если принять во внимание то, что Валентин Петрович был одет более чем легко. На нем была надета выцветшая больничная пижама, совершенно не подходящая на роль верхней одежды в сыром и холодном петербургском климате.

Второй причиной был самый обыкновенный страх.

Профессор Кряквин был далеко не труслив, что подтверждалось его многочисленными африканскими путешествиями, но, оказавшись на чрезвычайно крутой и высокой стеклянной крыше оранжереи, он испытал неожиданный приступ акрофобии. Так по-научному называется страх высоты.

Оранжерея была высотой ненамного меньше Исаакиевского собора, кроме того, ее крыша была чрезвычайно крутой, так что спуститься с нее без посторонней помощи не представлялось возможным. Оставалось сидеть на пронизывающем ветру и стучать зубами.

Профессор тоскливо поглядывал внутрь, туда, где в жарком и влажном воздухе зимнего сада цвели и зеленели пышные тропические растения. Там было бы гораздо теплее… но там рыскали люди Холодильника, пытаясь отыскать его, Валентина Петровича Кряквина, и подвергнуть жестоким пыткам, чтобы выведать у него информацию, которой он, к глубокому сожалению, не владел.

Так что о возвращении не могло быть и речи.

Но если посидеть еще немного на ледяном ветру, запросто можно заработать новый приступ пневмонии…

Положение казалось безвыходным.

И тут, как уже много раз за последние сутки, профессор вспомнил то, чему научился от своих многочисленных африканских друзей.

Конечно, в Африке не бывает такого сырого пронизывающего холода, как в осеннем Петербурге. Но и там порой случаются довольно прохладные ночи, когда хочется погреться у костра. Кроме того, как еще приготовить на ужин свежеподстреленную антилопу или попавшую в ловушку дикую свинью? Поэтому каждый уважающий себя охотник должен уметь добывать огонь.

Разумеется, в наше время можно воспользоваться обыкновенными спичками или газовой зажигалкой, которые продаются на каждом шагу, можно сказать – под любым деревом, но духи предков не одобряют такого простого решения, и настоящий охотник должен добывать огонь традиционным способом, то есть трением.

И Валентин Петрович тоже научился этому древнему священному искусству.

Вспомнив об этом, он оживился.

Просунув голову и руки в тепло оранжереи, он ухватил огромную пальмовую ветку и с немалым трудом оторвал ее. Из этого экзотического топлива он устроил на стеклянной крыше заготовку для настоящего африканского костра. Затем он приступил к основной части процедуры добывания огня.

Сложив в горку тонкие пальмовые волокна, Валентин Петрович оторвал от своей пижамы одну пуговицу. Нитки, которыми была пришита эта пуговица, он сплел между собой, пропустил в пуговичное отверстие и принялся вращать пуговицу вокруг самодельной тетивы. Правда, по древним правилам следовало пользоваться не пуговицей, а дощечкой с дыркой, но профессор не был формалистом.

Оказалось, что добыть огонь трением в нашем климате гораздо труднее, чем в Африке: когда в результате неимоверных усилий горка пальмовых волокон наконец затлела, неожиданный порыв сырого ветра безжалостно затушил слабенький огонек.