Наверное, от воспоминаний о прохладе в комнате вдруг похолодало. Пламя свечи заплясало, словно на сквозняке, и вместе с ним заплясали на стене тени, складываясь в женский силуэт. Призрачная женщина тянула к Климу тонкие руки с прозрачными серпами когтей, а над головой ее, точно змея, извивалась длинная коса. Извивалась, сплеталась в призрачную же удавку.

Стало холодно. Только теперь не снаружи, а внутри. Сердце, до этого бойкое и горячее, в одночасье превратилось в кусок льда, и кровь в жилах застыла, замерзла, как вода в реке. Ему бы обернуться, одним лишь взмахом свечи развеять морок, но где взять силы, когда внутри такой холод, когда даже губы онемели? Сейчас бы притулиться плечом к теплому печному боку, как когда-то в детстве. Да нет печи! Печи нет, а Анна есть, с кожей сухой и горячей…

Стылые, теряющие чувствительность пальцы сжали узкие девичьи запястья, и тепло, убивающее одну, вдруг сделалось теплом, спасающим другого, полыхнуло, обожгло до боли, до едва сдерживаемого крика, а потом потекло по жилам, растапливая кровь, ломая ледяной панцирь. У этой жаркой волны был запах озерной воды и плавящегося металла, она была яркой, как радуга, и Клим с отстраненным равнодушием подумал, что от надвигающегося приступа мигрени никуда не деться, если удастся остаться в живых, если призрачная удавка, зависшая прямо над его головой, не захлестнется на его шее с совсем не призрачной силой.

А та, которая спасала его собственным теплом, но до которой в этот самый момент Климу не было никакого дела, вдруг открыла глаза. Ее глаза были цвета серебра, и смотрела она не на него, а на кого-то, стоящего за его спиной. Клим шкурой чуял, что в комнате они не одни, что позади него кто-то есть, кто-то страшный и смертельно опасный, сжимающий в когтистой лапе тонкую нить его судьбы, в любой момент готовый нить эту оборвать. К страху вдруг присоединилась злость. С ним часто такое случалось, страх в его жизни не задерживался надолго именно из-за этой ослепительной, из ничего возникающей ярости.

Бояться неизвестности, какой-то твари, прячущейся в темноте?! Нет, это не про него!

Клим обернулся так стремительно, что свеча в его руке едва не погасла. Не погасла, пламя ее вздрогнуло, присело, почти слившись с фитилем, а потом вспыхнуло с новой силой, освещая пустую комнату. За его спиной не было никого. Сейчас не было, но к распахнутому окну вели мокрые следы босых ног. Женских ног…

А холод исчез, отпустил и кости, и мышцы, и мысли, которые до этого момента были вялыми, словно чужими. Клим полной грудью вдохнул сладкий ночной воздух, помотал головой, прогоняя морок. Ведь и в самом деле морок, вот и следов уже никаких нет. Да и были ли?

– Анна Федоровна, вы это видели?..

Она должна была видеть, пожалуй, только она одна и видела ту, что стояла за его спиной. Вот только графиня не ответила. Глаза ее, еще недавно яркие, с серебряным блеском, были закрыты, а на лбу выступили бисеринки пота. Дыхание, до этого частое и сбивчивое, сейчас, казалось, выровнялось, но являлось ли это хорошим признаком? Слишком уж спокойной, слишком уж неживой она казалась. И холодной… Раньше до кожи ее было не дотронуться, а теперь… Клим провел пальцем по тонкой шее, задержался, проверяя, есть ли пульс. Пульс был. Кажется… Пришлось прижаться ухом к груди, затаиться, прислушиваясь, из тысячи ночных звуков-шорохов вычленяя один-единственный, самый важный.

Тук-тук… Тук-тук…

Живая! Живая, хоть и похожа на покойницу. Но как долго живой останется без помощи врача? Из Клима помощник аховый, не по этой он части. А время уходит, с каждым тук-тук надежды становится все меньше.

Некогда было Климу раздумывать, да и не думал он особо, когда подхватывал девчонку на руки – называть ее графиней в нынешних обстоятельствах не поворачивался язык, – когда ногой едва не вышиб дверь номера, до смерти напугав спящего за конторкой коридорного, когда орал во все горло, требуя и извозчика, и адрес ближайшего врача. Наверное, выглядел он достаточно грозным или достаточно безумным, потому что в кратчайшие сроки получил адрес. Доктор жил поблизости, в нескольких шагах от гостиницы, не понадобился извозчик. Окончательно проснувшийся коридорный растолкал спящего в чулане мальчишку, велел показать барину дорогу и торопливо, с изрядной долей опаски распахнул перед Климом дверь.

На улице Клима отпустило. Морок спал окончательно, в голове просветлело, и с просветлением этим пришло осознание, что, возможно, он только что спас графине Шумилиной жизнь, но точно испортил репутацию. А репутация для девицы благородного происхождения порой важнее жизни. Глупость, конечно, несусветная, но девицы вообще существа странные, вещам совершенно второстепенным склонные придавать излишнее значение. Подумаешь, весь город к утру будет знать, что в комнате ее ночевал мужчина! Ведь скажут же, что ночевал, а иначе как он там очутился! Подумаешь, мужчина этот не муж и даже не жених! Подумаешь, жениха в это время не было в гостинице! Красота…

На громкий стук Клима дверь открылась почти без промедления. Наверное, доктор, немолодой мужчина в наспех наброшенном поверх пижамы красном бархатном халате, был привычен к таким вот ночным визитам. Гостя он выслушал молча и так же молча поманил за собой.

Кабинет был небольшой, из мебели в нем имелась лишь кушетка, шкаф с разными медицинскими склянками да письменный стол.

– Сюда кладите, – велел доктор, указывая на кушетку. – Вы муж? Пуговицы на платье пока расстегните, а я сейчас. Руки пойду вымою.

Пуговицы на платье… Конец репутации, теперь уж точно конец. Но доктор велел. Как его ослушаться? С пуговицами Клим справился быстро, благо опыт имел в этом деле немалый, но вот не к месту приключившейся вдруг неловкости никак не ожидал. Наверное, из-за испорченной репутации. Раньше порочить дамскую честь ему не доводилось, дамы раздевались и отдавались совершенно добровольно, находясь при этом в сознании. Но доктор велел…

На то, что скрывалось под платьем и под нижней сорочкой, Клим старался не смотреть. Ну, может, глянул одним глазком из чистого любопытства, а справившись с заданием, деликатно отошел к окну. Благо доктор вернулся быстро, придвинул к кушетке стул, вытащил из кармана халата стетоскоп, склонился над Анной, начал осмотр. А Климу вдруг подумалось, что доктору ее нужно было показать раньше, многим раньше. Что еще в поезде во время их короткой пикировки Шумилина ему не понравилась. Что уже тогда глаза ее блестели не только от праведного гнева, но и от нарастающего жара. И ведь можно было не ехать в Чернокаменск, остаться в Перми, найти хорошего доктора, дождаться выздоровления. Клим бы так и сделал, но тогда он был никем, случайным попутчиком. Да он и сейчас никто, человек, который скомпрометировал благородную девицу. Клим сделал глубокий вдох, прижался лбом к прохладному стеклу. За окном уже брезжил рассвет, и темнота больше не была непроглядной.

– Все, – сказал за его спиной доктор, и это «все» Клима неожиданно напугало. Что – все? Насколько плохо это «все»?

Спросить он не успел, доктор заговорил сам:

– Случай сложный, я бы даже сказал, казуистический. У супруги вашей есть все признаки двустороннего воспаления легких. Влажные хрипы, приглушенный перкуссионный звук… Да-с… Это на начало осмотра, но сейчас… – Доктор сдернул с переносицы очки, с изумлением посмотрел на Клима. – Ситуация выправляется прямо на глазах, погодите, я еще раз… – Он снова вытащил из кармана стетоскоп, Клим благоразумно отвернулся.