Это была первая ночь, когда не надо было дежурить. Мы расположились кто как мог. Под деревьями, чтобы кроны нас закрывали от возможного обнаружения сверху. Я развязал шнурки, распустил слегка бронежилет, так чтобы можно было засунуть руки внутрь и, прижав их к груди, залезть в него как в кокон. Головой в шлеме прислонился к стволу дерева. Штурмовой рюкзак положил под поясницу, чтобы не застудить почек. И уснул, несмотря на холод. Было такое впечатление, что с этого дня кто-то начал отключать лето по ночам и включать его только на день, зато днём на полную катушку.

Уходя с могилы, я думал, что завтра, максимум послезавтра мы выйдем на точку в серой зоне, где нас подберут. А переночевать пару ночей на земле – это не проблема. И еда не проблема – по опыту похода под Горловку. Пару дней можно легко продержаться, главное, чтобы идти ничего не мешало, типа лишнего веса. У меня было несколько стикеров с мёдом, другие взяли ещё по банке консервов. Воды мы взяли столько, сколько у нас оставалось. У меня было два литра в рюкзаке (литр в бутылке, литр в гидраторе) – большое богатство – этого должно было хватить на завтрашний переход.

Из одежды с собой взял то, что было на мне, – бундесовские штаны, влагоотводящая футболка, лёгкий китель бундес (типа рубашки), бафка, каска и броник. Большой ошибкой, как я потом понял, было то, что не взял дополнительной одежды на ночь. Ну что же… «опыт – сын ошибок трудных». Всё только начиналось.

В те дни, когда мы шли, день и ночь отличались чувствительным перепадом температур. Ночью было очень свежо, и сон представлял из себя набор повторявшихся циклов.

Не было каремата и спальника. Из постельных принадлежностей были – броник и каска. И технология ночлега была следующая.

1. Сначала двигаешься, чтобы согреться.

2. Залезаешь в каску и бронежилет, как жук в панцирь, и перекрутив его слегка, чтобы бронеплиты были параллельно земле.

3. Перекручиваешься – ложишься на один бок, свернувшись калачиком.

4. Лежишь и дрожишь, ибо холодно.

5. Минут через пять, максимум десять, уставшее тело решает, что можно выключиться, и ты проваливаешься в сон, всё ещё дрожа.

6. По окончанию фазы глубокого сна просыпаешься в позе эмбриона из-за холода и чувствуешь боль в затёкших конечностях.

7. Повтор цикла с условиями: если слишком холодно, то встаёшь и приседаешь, растираешь ноги и руки, чтобы согреться. Если можно терпеть, то просто перекручиваешься в бронике на другой бок. Дрожишь и через пять минут падаешь в следующий сон.

Утром понимаешь, что что-то снилось, но не можешь вспомнить, что именно.

Это способ, который работал для меня. У кого не было бронежилета, как у Анатолия, например, тому было тяжелее. Кто, наученный предыдущим жизненным опытом, взял дополнительную одежду или спальник, как «Бродяга», тот, наоборот, переносил ночёвки полегче – не так дрожал. Но днём ему приходилось больше тащить на себе – когда каждый килограмм превращался в пудовую гирю, наподобие той, что у меня в кладовке пылится.

Если меня спросят, что было тяжелее всего, то это будет холод по ночам и жара с жаждой днём. Затем будут идти натёртые ноги, физическая усталость, нехватка еды. После возвращения я ненавижу мёрзнуть, и первое время таскал с собой бутылку с водой везде.

Да, я помню, что об этом писал, но ещё раз повторю уже ставшую банальной для меня мысль: война это не «ура – ура! в атаку!». Война – это пыль, грязь, пот и кровь. И усталость.

Риск и вопрос смерти – это важный момент. Но этот вопрос решается каждым персонально и один раз. А вот вопросы быта в ограниченном пространстве с малым количеством степеней свободы и жизни в тяжёлых условиях остаются всегда. И решать их надо постоянно. Обстрелы становятся фоном, а бои – эпизодами на фоне неказистой военной жизни.

В фильмах и книгах война, каждый бой – это приключение и что-то великое, героическое. Но я вспоминаю свои чувства, слушаю своих товарищей, кто там был… Например, «Берёза», который был на Саур-Могиле, как-то, когда мы ездили на похороны Темура, сказал: «Гонят эту хрень про героизм. Я не считаю того, что мы там делали, каким-то геройством».

И это созвучно с моими ощущениями. Ты оказался тут, потому что не мог иначе. И тут ты просто делаешь то, что должен. Потому что надо. Потому что приказ. Часто через силу, так как хочется поспать или хотя бы посидеть. Ощущения – не героические, ни разу. Скорее похоже на чувства марафонца.

Может быть потом, оглядываясь назад, ты подумаешь, да – это было круто. Но полюбить войну невозможно. Как и невозможно оставаться равнодушным, если она идёт рядом. В голову приходит образ, сыгранный Брюсом Виллисом в Die Hard. «Блин. Как меня это достало, – говорит он во время очередной заварушки и делает своё дело (правда то, как он это делает, – отдельный вопрос из области сказок)».

Возможно, сам момент принятия решения – остаться дома или поехать – является какой-то экзистенциальной вехой, как момент отделения от самолёта с парашютом. А дальше «взялся за гуж, не говори, что не дюж» – идёт проверка на прочность. И каждому жизнь отмеривает персональную порцию. Кому-то раны, кому-то смерть, кому-то плен. Но прежним не возвращается никто. ПТС – это не то, от чего надо лечить, это то, с чем надо научиться жить потом снова. Реч, конечно, о тех, кто побывал on the edge, а не трусил фуры и волонтёров (дай Бог им сил и здоровья) на блокпостах.

Когда просыпался очередной раз от того, что подмёрз на свежем воздухе и затёк в позе эмбриона, я понял что уже начинает рассветать, и можно различать деревья и ветки. Подумал: «Надо бы идти, чтоб не терять время.» Будить других и строить было как-то не по чину. Но и не пришлось. Рядом тоже начали просыпаться и шевелиться люди.

Командир группы объявил пятнадцатиминутную готовность к выходу – время на попить, собраться и «сходить до ветру». Через десять минут, на ещё плохо гнувшихся ногах, я начал движение с остальными. Передо мной шли «Бродяга», за ним «Сокол». За мной – «Монах», «Лис» и «Запорожье» (тот, который Анатолий).

«Бродяга» выбирал направление и вёл нас, обходя непроходимые или, наоборот, слишком открытые места. Периодически останавливал группу, если впереди было что-то. Иногда они с «Соколом» останавливались, чтобы свериться с картой. «Сокол» доставал (или просил кого-нибудь из нас достать из его рюкзака) топографическую карту. Это была клеённая из распечатанных листочков карта, одна из трёх, доставшаяся нам от Гордийчука. Они с «Бродягой» что-то там рассматривали, прикладывали компас и совещались, пытаясь понять, где мы сейчас очутились и куда двигаться дальше.

В топографических картах я тогда разбирался слабо, поэтому в такие минуты отдыхал и наблюдал окрестности. «Лис» и «Монах» тоже обычно отдыхали молча и смотрели вокруг. Никто не договаривался, но получалось так, что мы смотрели в разные стороны, покрывая 360 градусов.