– Я вычитываю, – сказала она сегодня утром, подняв глаза на мистера Россета. Он взял ее экземпляр со стола, раскрыл на странице с закладкой, кивнул и снова закрыл.

– Ну как, непристойно?

Джоан пристально смотрела на босса. Он присел на край ее стола и скрестил руки на груди. «Непристойно» – именно такое обвинение предъявлялось им в суде.

– Смело, – ответила она.

– Да.

– Но не цепляет, – сказала Джоан.

Улыбнувшись, он снова раскрыл книгу, на этот раз на первой странице, и вслух прочел предложение: «В столь горькое время выпало нам жить, что мы тщимся не замечать эту горечь»[20]. Потом захлопнул книгу.

– Какое здесь ключевое слово?

– Горечь, – без колебаний ответила она.

Россет пристально посмотрел на нее:

– Нет. Не замечать.

На Пенсильванском вокзале она открыла большие латунные двери и остановилась на верхних ступенях мраморной лестницы, рассматривая огромный зал внизу. Сюда пробиралась дневная жара, висевшая над асфальтом, от которой никли букеты сирени в корзинках цветочниц и газеты в киосках, никли люди, выходившие из поезда; они не могли снять шляпы с потемневшими от пота лентами, пока в конце длинного дня не доберутся до прохладного бара или скамейки в пригородном парке под тенистыми вязами. Гул голосов волнами накатывал на Джоан, и, хотя рабочий день уже приближался к концу, люди внизу по-прежнему куда-то спешили и только воздух, жара и мраморная арка вокзала отделяли их от неотложных дел.

С рекламы «Клэрол» на стене вокзала ей подмигивала девушка: ЕСЛИ У МЕНЯ ОДНА ЖИЗНЬ, Я ХОЧУ ПРОЖИТЬ ЕЕ БЛОНДИНКОЙ.

Джоан подмигнула ей в ответ; темные волосы обрамляли бледный цветок ее лица. Скрестив руки на груди, она прислонилась бедром к балюстраде, лениво наблюдая за мужчиной, одетым в костюм в тонкую полоску; он прокладывал дорогу через толпу, собравшуюся вокруг справочного бюро. Мужчина без труда пробирался вперед, к своей цели. Взрыв смеха из толпы, затрепетав, взмыл под огромный купол вокзала, и Джоан вдруг представила себя одним из ангелов-наблюдателей, которых обычно изображают в углах потолочной росписи собора. Она расцепила руки и наклонилась вперед.

Стройная, с рельефными плечами спортсменки, она ловко бросала мяч в софтболе и умело орудовала битой. Она великолепно стреляла из лука, выигрывая все состязания в Ойстер-Бэй. И хотя Джоан нельзя было назвать красивой – по всеобщему мнению, это была вотчина ее сестры, – в такие моменты, как этот, она притягивала взгляды.

Мужчина в полосатом костюме стоял перед газетным киоском совершенно неподвижно. Она присмотрелась к нему. Костюм в полоску, коротко подстриженные волосы, невозмутимость, намекающая на Лигу плюща, – ухоженный, но не безупречный. Высокий, отметила она, когда он снова смешался с толпой, но воспринимает свой рост легко и радостно, словно получает удовольствие от того, что сверху ему видно все.

– Очень милый. – Эвелин ущипнула ее за руку. – Но не твоего поля ягода.

Хотя Эвелин была на три года младше, она всегда стремилась играть первую скрипку, и Джоан, как правило, уступала. У сестер были одинаковые высокие скулы и маленький округлый подбородок, одинаковые темные глаза под пушистой каштановой челкой, но черты лица у Эвелин были резче, более отчетливыми, словно вырезавший их мастер, потренировавшись на Джоан, решительно взялся за дело.

Теперь две пары темно-карих глаз оценивали мужчину внизу – словно кошки на шкафу.

– Не похоже, что он умеет обращаться с теннисной ракеткой или роялем.

– Может, ему это просто не интересно, – ответила Джоан.

– Может. Но это скучно. Ты спросила Фенно?

– О чем? – Улыбка на лице Джоан погасла.

– Может ли он сыграть на укулеле на моей вечеринке в августе.

– Черт. – Джоан покачала головой. – Совсем забыла. Но он приезжает каждое лето. Уверена, он не откажется. – Боковым зрением она заметила, что мужчина положил газету на место и повернулся.

Эвелин фыркнула.

– Нет. – Джоан раздраженно повернулась к ней. – Даже и не думай. Я его видела мельком и не успела с ним поговорить. Я сидела одна и слушала, как Ирвин Гинзберг читает стихи. Фенно сидел далеко от меня, в первом ряду, он же организатор. В любом случае я не испытываю к нему никаких чувств, Эвелин, и ты это знаешь. Хорошо бы он это понимал.

Эвелин выгнула бровь:

– Без объяснений он не поймет.

Джоан издала стон и непроизвольно снова посмотрела вниз; мужчина теперь поднимался по лестнице на мраморный балкон.

И Джоан, привыкшая к тому, что всеобщее внимание всегда быстро и само собой переключается с нее на сестру – люди здоровались с ней за руку, кивали, а затем переводили взгляд на Эвелин и уже не отрывали от нее глаз, – с удивлением поняла: этот мужчина смотрит не на сестру, а на нее. Пристально смотрит. На мгновение она оцепенела.

– Боже. – Эвелин толкнула ее локтем. – Он с ума сошел?

Не обращая внимания на сестру, Джоан слегка склонилась в изящном и шутливом поклоне. Она увидела удивление, затем улыбку, но его смех растворился в густом воздухе. Мужчина снял шляпу и высоко поднял. Не приподнял в приветствии, не поклонился, а просто держал ее, как воздушный шарик. Джоан тоже рассмеялась и отступила от балюстрады, с улыбкой повернулась к сестре и хотела что-то сказать об этом мужчине, о его пристальном взгляде и о том, как хороши летом костюмы в полоску, – но тут внезапно начался приступ, как всегда стремительный, и сбил ее с ног прежде, чем она успела охнуть.

Волны обрушились на Джоан, и она сопротивлялась, сотрясаясь от каждого нового прилива воздуха, пыталась позвать Эвелин, пыталась прижать руки к груди, чтобы защититься от безжалостных потоков. Она почувствовала, как ее тело падает на мраморный пол, услышала удар, от которого у нее перехватило дыхание, на мгновение отчетливо увидела страх на лице сестры. Мир вокруг стал черно-серо-белым и безмолвным. Словно выключили все звуки мира, кроме настойчивой пульсации в голове. Она тонула с открытыми глазами, а Эвелин оставалась на поверхности и кричала, беззвучно шевеля губами. Какая-то сила разжала ее зубы, и Джоан ощутила во рту что-то холодное. Она содрогалась в волнах, беспомощно дергалась и извивалась, не отрывая взгляда от Эвелин, казавшейся такой далекой. Она открыла рот, чтобы сказать: «Не упади, Эвелин». Пятна света мерцали высоко вверху, выше Эвелин, толкаясь и подмигивая на черной поверхности мира, как переливчатая амальгама, – фраза всплыла и утекла прочь. Джоан трясло. Воздух сгустился. Джоан…

Эвелин потянулась к ней через водянистый воздух, и на этот раз Джоан ее услышала, звук добрался до нее, и голос сестры потянул ее за собой, словно на веревке, медленно и постепенно вытаскивая ее наверх. Джоан. Джоан.