Сейчас Полинка — старуха. Ей уже тогда за тридцать было… Лицом еще темнее стала, и зубов теперь, поди, не хватает… Тем лучше. «К утру доберусь до Латуры…» — прикинул Никита.

Когда Никита через шесть дней вновь оказался на своей поляне, он обнаружил там дочь Марьи. Натка рыла яму в нескольких шагах от его землянки. Никита осмотрелся и больше никого не увидел.

— Где остальные? — спросил он девочку.

— Дома. Ты где был? Я здесь уже без тебя второй раз рою.

— Ты что надумала?

— Землянку хочу, как у тебя. Я тоже буду много молиться. С тобой вместе. И еще обеды варить.

— Чудачка, какие у меня здесь обеды? — только и сказал скитник.

— Ну тогда дрова буду колоть, за водой ходить.

«Покоя больше не будет», — подумал Никита и услышал всхлип.

— Ты что?

— Я боюсь, что ты меня прогонишь, — сказала Натка.

— Мать знает о твоей землянке?

— Она опять чумная. Как пришли от тебя в прошлый раз, ее сразу и прихватило. — Сбросив с лопаты землю, Натка сердито добавила: — Может, она это нарочно. Чтоб ничего не делать. Сидит себе на лавке, а вся ее работа — на мне.

— Ты свою мать, наверное, не любишь?

— Это она меня не любит. Ничего мне не говорит, даже если хорошая, не чумная. Она ни с кем не говорит. Ее в деревне нелюдимкой зовут. Бабы говорят, отец выиграл мамку у деда. В карты играли, дед проигрался. Мать была чуть старше меня, пятнадцати лет. Отец с ней потом повенчался — как Гришка зародился, так сделал ее своей женой. Он раньше мамке много подарков дарил. А ей все равно было… Ты почему ее прошлый раз прогнал? Она после тебя еще хуже стала.

Скитник смотрел ей прямо в глаза, но взгляд его не падал на нее, а проходил через нее насквозь.

— Эй, ты меня слышишь? — окликнула его Натка.

— Приведи ее сюда опять, — не сразу отозвался он.

Землянку теперь делали втроем — так сказала мать. Сама она уходила вместе с Никитой к роднику в овраге. И в этот раз Гриша, как обычно, копал, а Афонька с Наткой вытаскивали землю мешками наверх.

— Ты куда? — крикнул Афонька сестре, увидев, что та, не сказав ни слова, подалась куда-то от землянки. Сестра и не обернулась.

Афонька возмутился.

— Чего она шастает туда-сюда? А мы — копай?

— Может, у нее что с пузом, — равнодушно отозвался Гриша.

Приходили копать уже третий раз, и всегда было одно и то же: мать велела сыновьям помогать сестре и уходила со скитником в овраг, а Натка, поработав немного, тоже исчезала. В этот раз Афонька пошел за ней. Он видел, что сестра направилась к тропинке, которая вела к оврагу, и скоро нагнал ее. У обрыва Натка свернула с тропы в кусты и пропала между ними. «Подглядывать будет», — догадался Афонька. Незамеченный сестрой, он пробрался к краю обрыва с другой стороны от тропы и тоже стал смотреть вниз.

У родника расположились мать и скитник. Мать лежала на траве. Никита сидел рядом, в руках у него была книга, он читал ее вслух громким голосом. Слова доносились до Афоньки хорошо. Он их не понимал. Смотреть было не на что. «Натка-то чего здесь выглядывает? Или чтение слушает?» — недоумевал Афонька. Он опять вслушался. Очень часто повторялись два слова, одно обычное — «страх», другое — чудное: «энергея».

«Им-то что за дело?» — изумлялся мальчик на мать и сестру, любопытных до какой-то «энергеи». Сам он слушать больше не стал. Афонька тихонько поднялся, чтобы вернуться к Грише, но оступился. Шума почти никакого, только кусты двинулись, а чтение прекратилось. Афонька сжался в комочек в ужасе от наступившего молчания. Наконец вновь раздался голос Никиты. Он спросил мать:

— Хочешь дальше?

— Хочу.

И чтение возобновилось. Убедившись, что он не обнаружен, Афонька крадучись выбрался из кустов. Натка осталась подглядывать дальше.

Трофим вернулся на два дня позже, чем ждали. Рыбы их артель привезла много, и он дома ни на кого без дела не злился. Марья была обычная: по дому все делала, козу доила, за скотиной ходила. Все сама, помощи от детей не требовала.

За столом Трофим объявил:

— Завтра мы опять туда же. Далеко это, конечно, но ничего не поделаешь: нигде нет столько рыбы, как там.

— Что ж, раз надо… — вздохнула Марья.

«А ты и рада, — зло подумал Афонька. — Уже завтра потащишь нас к Никите». Как же он ненавидел эти их хождения. Столько верст переться — и ради чего?! Землянку рыть? Натка затеяла, а мать сказала, чтоб все вместе копали.

После обеда отец пошел в сарай. Афонька за ним.

— Бать, скажи матери, чтоб не ходила больше к Никите.

— Какому Никите?..

— Марья, я тебе должен что-то сказать.

Марья покраснела и села по-другому: поджала ноги, опустила глаза. Сидели, как обычно, у родника, оставив детей на поляне, только Никита в этот раз был без книги.

— Я читал не для тебя. Я читал, чтоб меня не жгло… Ты не знаешь, как меня жгло, когда я смотрел на тебя…

— Знаю.

Никита вгляделся в Марью. Она покраснела еще больше.

— Знала — и сидела рядом, слушала?

— Да я не слушала. Просто сидела.

— Зачем?

— Да как сказать… Не знаю, как сказать. Нравилось мне.

Марья поднялась с земли, постояла немного, потом зашла Никите за спину и села вплотную к нему, спина к спине. Их головы, одновременно качнувшись назад, тоже коснулись друг друга.

— Марья, — заговорил Никита, — есть черта…

Она перебила:

— Я знаю.

— Даже если бы ты была не замужем, мы бы не смогли зайти за нее.

— Знаю, — повторила она тихо.

— Я свою жизнь менять не буду.

— Ничего не говори. Я все знаю.

— Не все. Я хуже, чем ты думаешь. Я ходил к одной гулящей, чтобы…

— Не черни себя! — перебила она его ослабевшим голосом.

— Не черни?! Ты думаешь, во мне нет черного? Что бывают светлые мужики? Светлых мужиков не бывает. Есть светлые старики.

Марья завела назад руки и охватила Никиту.

— Я к тебе больше не приду, — сказала она еле слышно. Скитник взял Марьины руки в свои и вытянул шею, слушая звуки.

— Кто-то идет, — сказал он.

А в это время на поляне ссорились дети.

— Ты куда бегал? — наскочила Натка на Афоньку, когда тот спрыгнул в землянку. Мальчик вдруг пропал, когда мать с Никитой ушли в овраг.

— Куда надо, — буркнул тот, ни на кого не глядя.

— Срань! Только бы не работать!.. — не унималась сестра.