Такая обида была, что я чуть не заплакал. Опять рисковать, опять переживать за безопасность моих чутких помощниц. Ведь одно неправильное действие может привести к тяжелому несчастному случаю.

Пришлось опять повторить с начала. К счастью, мотор запустился, и все в порядке. Короче говоря, я уже был готов к вылету. Поблагодарил всех моих помощниц, тепло распрощался и взлетел благополучно. В полк я прилетел уже почти к обеду. Прежде чем сесть на аэродром, я пролетел над расположением полка два раза, сообщил, что это я прилетел и привез подарки, хотя и с опозданием. Как бы там ни было, меня встретили с большой радостью и мои однополчане, и дорогие шефы. Все волнения позади, я дома, среди своих друзей. Вместо вчерашнего ужина был организован торжественный обед, который прошел в теплой дружеской обстановке. К вечеру мы проводили наших новых друзей-москвичей в дорогу, а сами на следующий день перебазировались на новый аэродром.

Во второй половине марта наш полк перебазировался на аэродром Двоевка под Вязьмой. С этого аэродрома с ограниченной бетонной полосы надлежало вести боевую работу в весеннюю распутицу. Летать с такого аэродрома могли только опытные, боевые летчики. Командир полка Сорокин Леон Иванович принял решение молодых летчиков тренировать и вводить в строй на прежнем аэродроме и эту задачу поручил мне, как бывшему летчику-инструктору. Мое сопротивление такому решению не помогло, пришлось подчиниться приказу. За это время командовать эскадрильей и вести боевую работу было поручено моему заму старшему лейтенанту Астахову Ивану Михайловичу.

Мой маленький гарнизон имел в наличии: 5 боевых истребителей Ла-5, один По-2 для связи, один УТИ-4 для вывозки молодых летчиков. Итак, полтора месяца я занимался вводом в строй молодежи на аэродроме под Рузой. За несколько дней до майских праздников неожиданно появилась идея взять разрешение своего начальства поехать на три дня в Москву на майские праздники. Москва была совсем рядом, и если получится, можно пригласить в Москву и будущую мою невесту Елену Васильевну, которая служит в медицине в другом гарнизоне. Да, но как успеть с ней связаться и договориться? Письмом долго, телефон отпадает, остается только авиация. Решаю сбросить вымпел, где будет указано число и место встречи в Москве. «Если предложение принимается, тогда я завтра рано утром прилечу к твоему дому, ты выйдешь, помашешь белым платком». Все эти условия были изложены в вымпеле. Вымпел я сбросил точно во двор домика, где она проживала, но когда на следующий день появился над ее домом на своем «Лавочкине», я не обнаружил ни ее, ни белого платочка во дворе. Улететь, ничего не узнав, не хотелось, а может, заболела? Еще немного покружился над деревней, отыскал недалеко от деревни небольшую площадку и решил произвести посадку, в успехе не сомневался, самолетом я владел в совершенстве, сел нормально, выключил мотор, сижу в кабине самолета, жду, может, кто подойдет. Бросить самолет без надзора и уйти я не мог. Минут через пять подошли два техника-лейтенанта, спрашивают: «Что случилось?» Не могу же я сказать им, что прилетел на свидание к невесте. Я сказал, что мотор сильно барахлит, просил проверить фильтр в топливной системе. Техники занялись мотором, я же пошел к Елене. Оказывается, она была в командировке, мое воздушное послание еще не получила. Короче говоря, встреча состоялась, обо всем договорились и майские праздники 1943 г. провели вместе в Москве. Когда вернулся домой, инженер эскадрильи, который оставался за меня, сообщил мне неприятные новости. Кто-то доложил командованию дивизии в штаб воздушной армии, что я летал на боевом самолете на свидание, занимался там воздушным хулиганством, устроил переполох жителям деревни, бросил подчиненных и самовольно уехал в Москву! Короче, досталось мне на орехи, и долго я еще вспоминал этот эпизод, но вскоре снова начались бои…

Также хотел бы отметить, что при подготовке молодых летчиков мне очень помог отрицательный опыт довоенного прошлого Качинской школы в обучении летчиков без практики учебной стрельбы. Помогла и богатая практика фронтового периода, поэтому я стремился развивать у молодых летчиков инициативность и смелость, предоставлял им все возможности для совершенствования летного мастерства в условиях, максимально приближающихся к боевым.

Наш 49-й КИАП пробыл на переформировке долго. Даже после начала боевых действий в весеннюю распутицу 1943 года на задание вылетало менее половины экипажей, ибо прибывшие с пополнением молодые необстрелянные летчики все еще проходили дополнительную стажировку на нашем тыловом аэродроме. Лишь в начале мая наш полк, укомплектованный квалифицированным летным составом и новейшей техникой, полностью сосредоточился на аэродроме под Вязьмой.

Уже первое задание, в котором мне пришлось принимать участие, было весьма ответственным: во главе четверки Ла-5 из моей эскадрильи я должен был сопровождать шестерку штурмовиков Ил-2 во время их рейда к аэродрому Боровское, что под Смоленском, на котором, согласно данным разведки, скопилось большое количество фашистских самолетов разных типов.

Как сейчас помню беспокойный рассвет 5 мая 1943 года. По всем приметам утро будет безоблачным и ярким, но меня очень смущает стелющаяся над горизонтом дымка. Знаю, что эта коварная полупрозрачная вуаль так надежно занавесит пространство вокруг машины, что и штурмовики потеряешь, как пить дать, и противника не заметишь своевременно. А ведь нам нужно любой ценой уберечь штурмовиков, обеспечить возможность поработать, не спеша, прицельно. Вспоминается, как издевались мы над немцами после их безрезультатной штурмовки нашего аэродрома; не хотелось бы дать повод для злорадства и им.

Но вот и сигнальная ракета. Взлетаем вдвоем: я и мой ведомый лейтенант Мельник-Королюк; вслед за нами – вторая пара. Казалось бы, что там эти несколько десятков секунд задержки? Но за это время мы ушли от аэродрома километров на пятнадцать-двадцать, пристроились к шестерке пролетавших «илов» и следуем вместе с ними к линии фронта, а видимость оказалась еще хуже, чем я мог предполагать. Жемчужно-голубая нереальная дымка стягивает небесную полусферу в размытый пузырь, за пределами которого не различить ничего. Переговариваемся по радио с ведущим второй пары, старшим лейтенантом Астаховым: по громкости сигналов судим, что находимся совсем рядом, а вот, поди ж ты, не видим друг друга. Медлить больше нельзя – приближаемся к линии фронта. Приказываю Астахову возвратиться на аэродром и докладываю ведущему «илов», что вместо четверки «лавочкиных» на сопровождение идет только пара. В ответ слышу сухое:

– Ну, что ж, и на том спасибо.

Понимаю состояние ведущего: действовать предстоит в глубоком тылу противника, да еще с таким незначительным прикрытием. И без того тяжелое задание становится смертельно опасным. Но теперь уже ничего не поделаешь. Линию фронта мы пересекли благополучно: проспали, пожалуй, гитлеровские зенитчики, да и злополучная дымка была в этом случае нам на руку. Оправдался расчет нашего командования: необычно ранний рейд небольшой группы «илов» был для гитлеровцев полнейшей неожиданностью. Во всяком случае, при первом заходе наших штурмовиков на аэродром Боровское зенитки не успели открыть огонь, и в воздухе не было ни одного фашистского самолета.