— Ну а как он вообще — что за человек? — тревожно допытывалась Людасик. — Марыся, ты как-нибудь поосторожнее! Ты же у нас девочка романтическая… А может, он все-таки женат?

— Разведен. Все оставил жене с сыном. Эту квартиру заработал на Севере. Живет на пенсию по выслуге, не работает принципиально — хочет снова писать, — отчитывалась романтическая девочка.

— А как насчет будущего? Обещает он тебе что-нибудь? Предлагает? — не успокаивалась Людасик.

— Ты не понимаешь… Я же объясняю: хочет писать! Ну что он может сейчас предложить? Тем более — пообещать? Его будущее — это то, что он напишет. Напишет — значит, все состоится: издание книг, деньги, слава, положение и все такое… А если нет… Вот примерно такое же состояние, наверное, у спортсменов перед олимпиадой. Вроде все есть: и способности, и мастерство, и кое-какие победы в прошлом. Но надо еще собрать себя для решающего рывка!

— Ну и когда же этот рывок? — вмешивалась нетерпеливая Римус. — Пишет он что-нибудь стоящее? Ты читала?

— Не дает! Говорит — нельзя кормить читателя недоваренным супом… — жаловалась я.

— Значит, хочет сразу поразить, — определяла Римус. — Чтобы р-раз — и наповал!

Я пожимала плечами и притворно вздыхала.

На самом-то деле будущее теперь мало волновало меня, поскольку я и в настоящем-то еще не обжилась как следует. А ПО-НАСТОЯЩЕМУ хорошее НАСТОЯЩЕЕ, думалось мне, просто не может не привести к хорошему будущему!

Мои родители тоже были, как полагается, подробно проинформированы об основных фактах биографии Валерия, его семейном и имущественном положении.

Однако это почему-то не удовлетворяло их. По вечерам, наблюдая мои сборы на ночь глядя, папа нервно хрустел газетой. А мама, с грохотом сунув тарелку в сушку или порывисто отбросив шитье, вдруг с судорожным вздохом объявляла:

— Конечно, Марина, ты уже взрослый человек! И имеешь полное право на самостоятельную жизнь!

И она смотрела на меня так, словно хотела сию минуту разглядеть в моих глазах всю эту мою самостоятельную жизнь. Но это ей никак не удавалось, и от напряжения на глазах у нее выступали слезы. Тогда я обнимала ее и говорила как можно более убедительно:

— Все будет хорошо. Ну правда, мам!

Она тихо всхлипывала и кивала головой, и я замечала ровную седую полоску у пробора в ее волосах. А у папы вздрагивала в руках газета.

И настало время отказаться от своей воли, и сладко подчиниться воле чужой, и признать над собой власть голоса, сонно бубнящего: «Уже со шваброй? Ну-ка брось ее к… Да ты знаешь, сколько женских фигур испортила эта палка?!» Настало время стать послушной, и капризной, и нежной, и взбалмошной, и расхаживать по комнатам то дразняще-ленивой, то кошаче-собранной походкой, и среди ночи пробовать то горький шоколад с миндалем, то молочный с изюмом, и запивать его шампанским, и получить в подарок сумасшедше дорогой комплект белья от «Дикой орхидеи».

А также настало время всерьез готовиться к новому году: обметать паутину, выбрасывать окурки, покупать шампанское, и апельсины, и душистую пену для ванн, и разноцветную метелку для пыли, и прочие атрибуты новой счастливой жизни.

И настало время зорко и бережно всматриваться в открывающуюся понемногу чужую душу, и ходить путями чужого сердца, словно блуждая в таинственном лабиринте, и постепенно изменить привычный ход мыслей, и речь, и взгляд, и ясно увидеть доселе скрытое от собственных глаз.

— А знаешь, лет до двадцати четырех я чувствовал себя вроде как чемпионом по жизненной борьбе! — признался Валерий.

Он стоял у окна, спиной ко мне, и пускал дым в форточку: я отучала его курить в закрытой комнате. И он покорно отучивался.

— Даже не по борьбе, а по плаванию вольным стилем! В школе учился шутя. Настоящий вундеркинд… Не веришь? — Он затылком увидел мою улыбку, обернулся и погрозил пальцем. — Накажу! Вот найду свою медаль — берегись тогда! Берег, берег и куда-то засунул… Да… Сочинения, диктанты — это были для меня просто детские игрушки, забавы! На каждой контрольной по алгебре решал два варианта, а когда в восьмом классе сломал ключицу, трое наших отличников стали хорошистами. Физкультурой, правда, не увлекался, только гонял в футбол. Зато однажды, в институте уже, пришлось поехать вместо кого-то на соревнования, просто для количества. Надо было прыгать в высоту, а я даже не знаю, какая у меня толчковая нога. И вдруг слышу — кто-то дико орет: «Галушко! Га-луш-ко-о!!» Оглядываюсь — наш физрук! Солидный такой мужик, молчаливый обычно — и вдруг орет не своим голосом! И тут, знаешь, что-то со мной случилось… как будто и я стал сам не свой… наверно, кураж какой-то! Помахал зрителям рукой, а потом собрался и спокойненько так разбежался… Какая у меня толчковая нога — до сих пор понятия не имею. Но занял второе место!

Он полуобернулся ко мне и покрутил головой.

— И вот что интересно — сам я ничему такому не удивлялся! И в институте еще считал, что все в порядке вещей! Куча друзей, соседи уважают, мама гордится — как же, красный диплом, без пяти минут аспирант, девушки влюбляются… Я ведь и стихи писал тогда! И тогда же в литобъединение явился, при Доме культуры. А туда ведь, знаешь, не всех принимали! Особенно хвалили одно стихотворение… черт, начало забыл… что-то про дурманный запах зреющего лета. И вот этот дурманный запах знающие люди очень, очень оценили! — самодовольно объявил он и, улыбаясь, прошелся по комнате.

Глаза его блестели. Он был похож на Валерия Сюткина, исполняющего шлягер «Конечно, Вася — стиляга из Москвы».

— Неплохо для начала! — признала я. — А дальше?

— Дальше?.. Дальше конец. Все кончилось! — пожал он плечами, словно извиняясь, и снова отошел к окну.

— Как это? Что именно кончилось?

— Именно ВСЕ. И сразу. Почти одномоментно. В аспирантуру взяли проректорского родственника из Новосибирска. Как раз когда мне уже обещали часы… уже на одну кафедральную пьянку приглашали… И что меня прямо подкосило — все в институте приняли это как должное! Декан, те же самые преподаватели, лаборантки… Ходили мимо с деревянными лицами. И только наш бывший куратор как-то завел меня в аудиторию и сказал: «Бейтесь, Валера, не раскисайте! Боритесь за место под солнцем, привыкайте!» Но вот как раз бороться-то я и не умел. Не было случая научиться! Такая вот игра судьбы. А девчонка, которая была влюблена в меня с шестого класса, вышла замуж…

— Твоя девушка? Ты не рассказывал! Интерее-е-сно, — протянула я, приближаясь и поворачивая его голову к себе. — С шестого класса — и вдруг поссорились?

— Да нет же, в этом-то и вся фишка, как выражается молодежь! — с досадой вывернулся он и швырнул сигарету в окно. — Я на нее вообще внимания не обращал! Нет, конечно, уважал, гордился даже — вечная была староста класса, одно время даже комсорг. Вся такая примерная ученица, под девизом «Простота и скромность в общественной и личной жизни»… Она немного полновата была, рослая, ходила в каких-то дурацких длинных платьях — стеснялась выглядеть взрослее всех. Ну а потом я поступил на историко-литературный, вокруг одни девчонки — и как-то она совсем забылась. Так, иногда встретимся случайно, поболтаем по старой памяти… Она слушать хорошо умела.