мгновений поле покрылось их бездыханными трупами, а ветер разносил окровавленные перья по колючему кустарнику и болотным камышам.

Аисты же разбрелись по всему полю, как белоснежная пена, оставленная отхлынувшим морским прибоем, и застыли в ожидании. Сеавей принялся перелетать с места на место, ощупывая каждого аиста пронзительным взглядом. На самом краю поля, у большого камня, он увидел семью Косру и укоризненно покачал головой: среди убитых аистов не было молодого Кебара. Бану виновато отвела глаза — у нее не хватило смелости сказать, что ее чернокрылый птенец трусливо прячется в деревне. Но Сеавею было не до них, он направился дальше, чтобы своими глазами убедиться, готовы ли его собратья к отлету.

А Кебар в это время прятался в тихом дворе Мартина Кувалды. Он то и дело взлетал на крышу дома и вглядывался в небо над болотом, не летят ли аисты. Куры и гуси, которым не было дела до его забот, привычно копошились в мусоре. Один только Шаро дружелюбно помахивал хвостом и смотрел на Кебара с преданной любовью.

— Глянь-ка, Шаро, — крикнул маленький Петьо, обняв своего друга за лохматую, шею, — аисты улетают, а наш остается.

При этих словах Петьо, не сводивший с Кебара радостных удивленных глаз, бросил ему краюшку хлеба, что с утра валялась, забытая, у него в кармане. Но Кебар не глянул на хлеб, все его внимание было поглощено видом аистов, поднявшихся в небо с Белого поля. Две блестящие цепочки прорезали бездонную синеву, объятую полуденным маревом позднего лета, и протянулись в вышине, точно знак беды. Их клин, похожий на невиданную комету с длиннющим раздвоенным хвостом, заслонил полнеба. Вот стая уже долетела до окраины села, и с близкого расстояния были отчетливо видны вытянутые вперед тонкие шеи аистов, слышен глухой шум их крыльев. Птицы быстро таяли в безбрежном небесном просторе, а в сердце Кебара так же быстро росло отчаяние, на глаза набегали слезы. Охваченный недобрым предчувствием, аист взлетел на задымленную кирпичную трубу соседнего дома и долго смотрел вослед улетающей стае. Их вереницы, точно две скрестившиеся в небе фантастические стрелы, терялись вдали, крохотные силуэты птиц все уменьшались, делаясь похожими на бусинки ожерелья, брошенного в небесный простор чьей-то неведомой рукой в дар от земли.

Считанные минуты показались Кебару томительно долгими, длиннее всех прожитых им дней. Давно уже исчезла, растаяла в голубой солнечной дымке стая, а Кебар все стоял с потухшим взглядом на дымной трубе, охваченный новым, неведомым ему горьким чувством утраты. Он взглянул на дом Мартина Кувалды, где по-прежнему кудахтали, копаясь в пыли, куры, и острая боль сковала ему грудь ледяным холодом. И тогда Кебар, вспомнив уроки совы Мувы, попытался притвориться веселым. Он вскинул голову повыше, гордо расправил крылья, распушил хвост и хотел было радостно защелкать клювам, но тут же подумал, что, вероятно, выглядит со стороны ужасно жалким, и, устыдившись, притих.

Не найдя утешения в житейских премудростях Мувы, черный аист стал вспоминать все то, что когда-то — во сне или наяву? — слышал от доброй Бану в родном гнезде на вершине дуба. Долго-долго перебирал он в памяти ее живые рассказы, и постепенно ему стало казаться, будто некогда он видел это своими глазами, будто он и впрямь побывал в далеких жарких странах, пленяющих воображение своими тайнами и невиданной красой. А теперь он сидит одинешек в этом глухом селе и ждет. Чего он ждет? Ведь его родители, смелые аисты улетели и, может статься, уже не прилетят назад, а если прилетят, то не станут искать его, отверженного.

Нет, они не захотят больше видеться с ним, но чья в том вина? Сова Мува рассказала ему о жестокости и бессердечии аистов. А вдруг она солгала, ввела его в заблуждение? Терзаемый сомнениями, Кебар, не теряя времени, полетел в поля со смутной надеждой узнать у болотных птиц, что произошло сегодня при отлете аистов. Но не успел он опуститься на болото, как увидел стаи воронов, которые кружились над одним местом, и его зоркие глаза различили трупы аистов, растерзанные орлами-стервятниками и вороньем.

Черный аист проворно прокладывал себе дорогу в камышах, его прежнее беспокойство сменилось радостью: они не заклевали его насмерть, он жив и будет жить на свете, наслаждаясь его красотой и совершенством. Тревоги утра заставили его позабыть о голоде, и весь остаток знойного дня — с полудня до вечера — он занимался ловлей мелких рыбешек и насекомых. Дрозды и ласточки, видя, что он охотится на такую мелочь, долго злословили, называя его бестолковой птицей. Даже у цапель, которые не помнили, чтобы аист оставался на болоте один, не нашлось для него доброго слова, они беспощадно бранили его, зло тараторя на своем языке.

Только после заката солнца сытый и довольный Кебар воротился в свое гнездо на отдых. Но ни небо с его алмазными звездами, ни затихающие поля, откуда долетал свежий аромат цветов, уже не навевали на него чувства радости и покоя, как в прежние дни. Он смежал веки, но печальные мысли об улетевших собратьях мешали ему уснуть, он открывал глаза и вновь и вновь всматривался в сумрачную даль, туда, где прошедшим знойным днем скрылась аистиная стая.

Он думал о том, что эти гордые, вольные птицы летят и сейчас, не зная отдыха, сквозь таинственную беспредельность звездной ночи, оставляя позади темные поля, тонувшие во мгле горные вершины. Перед ними расстилается море с белыми гребнями волн, а за ним, далеко-далеко лежат берега обетованной земли. Они пролетят над ним, неутомимые, как ветер, и быстрые, как молния, и достигнут берегов, как это делали не раз их деды и отцы. А он, малодушный аист, остался здесь со своими думами и, верно, еще пожалеет о том, что не нашел в себе мужества умереть, раз уж он не достоин жить.

Глухой шум старого дуба, мелькающие в поле ночные тени, будили у Кебара смертельную тревогу, одиночество пугало его. И тут он вспомнил о Муве и, призывая ее, так громко защелкал клювом, что воробьи, прикорнувшие в гуще ветвей, услышав сквозь сон имя ненавистной совы, задрожали от испуга.

— Мува! Мува! — в смятении повторял черный аист, неотрывно глядя в дупло старой сухой вербы на том берегу речки. Мува прилетела к нему сердитая, с головой, затуманенной горькими мыслями о бесцельной жизни. Надо сказать, что нежданная беда — кончина мудрейшего из филинов, всеведущего Кебела, потрясла Муву, сова стала еще суевернее. Любой воробей знал, что Мува, эта старая колдунья, по ночам созывает к себе в дупло на совет злых духов из опустевших домов