«Кто громко смеется, тот нахал, – говорит Рази, – те же, кто смеются, закашливаясь или задыхаясь, – тираны». «Если голос во время смеха изменяется, то это служит признаком надменности, скупости, жестокости, лживости и склонности к измене», – говорит Михаил Скот.

«Тот, у кого тонкие губы и кто, хотя и смотрит весело, но смеется мало, должен быть сластолюбивым человеком. Без умолку смеющийся рот – признак злого, лживого, развратного, скрытного и язвительного человека, которому никто не должен доверяться, – говорит Альберт Великий, – потому что смех рта в соединении со смехом глаз, всегда гадок и свойствен именно женщинам». «Умеренный смех обличает людей доброжелательных, мирных, благоразумного поведения», – говорит Рази. По словам М. Скота, люди эти ловки, проницательны, обладают ясным умом, смышлены и трудолюбивы.

Исократ пишет, что Платон был такого строгого нрава, и в лице его было столько сдержанности, что его никогда не видели смеющимся, – подобно тому, как и Клазомеца. О Крассе мы читаем, что он имел такой суровый вид и такие строгие привычки, что не смеялся никогда в жизни.

Иезуит Гонорий Никеций[50]в посвященной смеху главе, после множества приведенных им цитат в пользу смеха, становится уже отчасти на почву физиологии:

… Происходит внезапное расширение сердца и большое разлитие жизненных духов, тотчас и возбуждающее мышцы груди и грудобрюшной преграды. Вслед за движением этих частей наступает движение мускулов, находящихся по бокам щеки, и таким образом происходит движение лица, известное под именем смеха и служащее для выражения душевной радости. Кто желает знать об этом подробнее, пусть прочтет прекрасное исследование о смехе Элпидия Берретария Присценского.

К смеху наиболее склонны сангвиники и холерики, т. е. люди более горячего темперамента, и потому у греков смех называется γελωζ, от ελη, что значит жар.

Никеций оспаривает старинное мнение, по которому селезенка признавалась источником смеха, – мнение произвольно сложившееся благодаря той боли в селезенке, которую мы иногда испытываем после долгого смеха, или быть может придуманное в соответствие той теории, по которой печень считалась седалищем страдания:

Cor sapit et putro loquitur, fel commocet iram.

Splen ridere facit, cogit amare jecur.

(Сердце наслаждается, легкие говорят, желчь возбуждает гнев, селезенка вызывает смех, а печень заставляет любить.)

И в другом месте:

Quid faciam? Sed sum petulanti splene cachinno.

(Что мне делать? Впрочем я хохотун с необузданной селезенкой.)

Исчерпав скудный запас своих физиологических сведений, Никеций следует примеру других и окончательно впадает в каббалистику:

«Мальчики, женщины, дураки и вообще всякие невежды легко смеются, потому что для них все ново, а новизна вызывает смех. Тиринфяне, прозванные за свое пристрастие к смеху φιλογλωτεζ и, благодаря этой кличке, пользовавшиеся дурной славой у соседей, обратились за советом к Дельфийскому оракулу. Пифия ответила, что они, наконец, должны избавиться от этой беды, но с тем условием, если принесут быка в жертву Нептуну и, «не засмеявшись» (αγελασοι), бросят его в море. По обсуждению дела, они удалили всех детей от этого священнодействия, чтобы не было никакой опасности засмеяться»…

Раньше Гирарделли и Никеция один малоизвестный испанский писатель[51]ядовито отзывался о тех, кто слишком много смеется:

Люди, смеющиеся часто и громко, имеют большую селезенку и по своей природе пусты, хвастливы, глупы, непостоянны и невоздержны.

Те же, кто смеется редко и умеренно, бывают благоразумны, остроумны, скромны, прямодушны, постоянны и замечательно смышлены.

Я не желаю вовсе цитировать Цицерона, который говорит в своих Tusculanes[52]:

Si ridere concessum est, vituperatur tamen cachinnatio.

(Если дозволено смеяться, то все-таки хохот порицается.)

Катул выразился еще более строго:

Risu inepto res ineptior nulla est.

(Нет ничего глупее, как бестолковый смех.)

Но прежде философа и поэта в «Экклезиасте» было сказано:

«Глупец во время смеха возвышает свой голос, мудрец вряд ли станет и тихо смеяться».

А пословица говорит:

Risus abundat in ore stuttorum.

(Избыток смеха – в устах дураков.)

Всем этим изобретателям сентенций и мастерам на изречения, хотел бы я представить наших современников – Карла Фогта и Паскаля Виллари: один толст, другой худощав, оба гениальные люди, оба смеются беспрестанно и во все горло. Фогт, обладающей огромными легкими над диафрагмой и огромным желудком под нею, смеется так, что заставляет дрожать дом, компрометируя прочность постройки; этим он напоминает Бальзака, у которого также был большой живот и от смеха которого звенели оконные стекла.

Астрологическое и гадательное направление удержалось и поныне. Откройте наугад первый попавшийся том популярного физиономиста, например Лепеллетье[53]и вы найдете там такие утверждения:

Громкий и продолжительный смех…

...После достаточного числа внимательных наблюдений, нельзя не признать, что эта разновидность смеха, если допустить, что она естественна, указывает на следующие моральные свойства: ум самый заурядный; нрав легкомысленный, пустой, нерадивый, непостоянный, шутовской, мало серьезный; характер наивный, иногда даже до глупости (бедный Бальзак!), пошлый, грубый, невоспитанный, без выдержки, без чувства собственного достоинства (бедный Фогт!), бросающийся в глаза всем и не нравящийся никому, невоздержный, чувственный, жадный, почти всегда предающийся более или менее порочным влечениям инстинкта, редко послушный мудрым советам разума (бедный Виллари!).

Этого достаточно. Истинная физиология смеха начинается с великих натуралистов и биологов нашего времени. Между ними первое место принадлежать Дарвину, который отыскал первоначальные, зачаточные формы смеха у животных, представляющих с нами наибольшее сходство.

Шимпанзе чувствителен к щекотке; под влиянием этого возбуждения, глаза его начинаются блестеть, углы рта оттягиваются назад, нижние веки слегка морщатся, и в то же время он издает звук, соответствующей нашему смеху. Такое же действие оказывает щекотка и на орангутанга. Дюшен неоднократно наблюдал нечто в роде улыбки у обезьяны, когда ей подавали лакомый кусок. Cebus Azaroe, когда он доволен, издает своеобразные звуки, причем углы рта у него оттягиваются назад. Подобное же выражение было засвидетельствовано у Cebus hypoleucus и у Inuus ecaudatus. Дарвин наблюдал также выражение радости у двух или трех видов Macacus и у Cynopithecus niger. Первые откидывают уши назад, испуская при этом особый звук; Cynopithecus оттягивает назад и вверх углы рта и всю кожу на голове, так что поднимаются и брови. И при этом движении он оскаливает зубы.