Греческий философ Сократ любил поклясться гусем: «Клянусь, — говорил он, — гусем!»

Гуси Рим спасли! Завод по производству виски в одном из шотландских городков охраняют гуси.

Король Карл Великий в свое время издал такой указ, в котором его подданным вменялось в обязанность держать на своем дворе гусей, при каком-нибудь рыцарском замке и аббатстве. Гусям посвящали поэмы менестрели.

В Канаде есть памятник казарке. У нас есть городок Гусь-Хрустальный.

А «Сказки матушки Гусыни» Перро! А знаменитая книга Лагерлеф про путешествие Нильса на гусе!

Подушка на гусином пуху! Не замечали, что первая встреча с гусем у всех происходит в детстве? Обязательно!

Написала эти комплиментарные строчки и стою смотрю, как гуси, и в том числе Хиддинк (я назвала своего питомца гуся Хиддинк) — наша общая с Карлом Великим опора и надежда! — топчут и объедают взлелеянные Вероникой петунии и настурции.

Когда задул в его жизни первый сильный ветер, Хиддинк это сразу почувствовал и носился (хотя домашние гуси не летают). И я тоже руки с ним рядом, как крылья, расставлю и бегу. И меня узнавали по гусю: «А это вы там тренируетесь с гусем?»

Хиддинк бежал с воодушевляющим нас двоих смелым диким криком. И мы, как некогда Икар и Дедал, взмывали (почти) ввысь.

— Ну ты устроила здесь у нас Звездный городок! — пытался меня вразумить, охладить мой пыл Андрей, когда тренировки и испытания полетами прошли гусь Хиддинк и пятнадцать гусей моих Никит. Я заполонила гусями зоопарк и всех-всех поднимала на крыло.

Выводились гусята в инкубаторе. Я напевала им в окошечко инкубатора вдохновляющие песни (с вылупляющимися гусями как раз очень нужно разговаривать, «озвученные», как говорят орнитологи, птенцы вылупляются всегда хорошо и растут потом здоровыми).

Я напевала им знаменитую мурлыкающую песню Бобби Макферрина «Don’t worry…».

Никитой я назвала одного гуся, а вывелось их у меня в инкубаторе пятнадцать. Пришлось назвать Никитами всех.

И среди них, конечно, была гусыня, девочка. Ее, понятное дело, звали Никита.

Хиддинк гулял и летал перед нашим домом в саду, на ночь я его забирала в вольер. А он в темноте неразличим. Не гусь, к которому привыкла при свете дня, а пятно под деревьями мятущееся. Меня пугали силуэты деревьев, тянущих к нему руки.

Найду его наконец и несу домой, обняв. Гусь прохладный после морозного вечера, тяжелый (перья пахнут сладко!).

А когда гусь заинтересован чем-то или кем-то, он наклоняет голову набок. Глаза голубые и в оранжево-желтой окаемке.

То гусь в твоей жизни появится, то волк

Ирмушку нам принесли в начале мая. Еще волчонком. С лесным запахом. С сохранившимся запахом волчицы.

С запахом логова, глубокой норы и темноты, свисающих и сползающих по песку корней деревьев.

Волчица не тронет человека, ради жизни своих детей. Поэтому охотники забирают волчат очень спокойно. И это совсем не сложно. Волчица переживает за них, но в стороне. До того велик этот страх и разрыв, как пропасть, между ней и человеком.

И так к нам попала Ирмуша. Я надеюсь, что ее родителей охотники не убили, а просто забрали из логова щенят, пользуясь своей вседозволенностью и силой.

Егерь поднял Ирмушу из корзинки за шкирку и передал в руки нам. И все. И первое, что сделала Ирмушка на моих руках, это описалась.

Мы поселили Ирмушу за диваном. На диване и в безопасном местечке за диваном у нас выросло много малышей. Так почему бы не вырасти волчонку?

Как и рыси, она очень любила лежать на подоконнике. Передние лапы по подоконнику вытягивала, и чувствовалось, что они у нее еще вырастут большими.

На молоке мы ее продержали совсем недолго, так быстро она перешла уже на мясо. Кусочки мяса мы нарезали для нее поначалу очень-очень мелко. И в чем проявлялся тогда волк — в той жадности, с которой бросалась Ирма к мясу. Хотя никто это мясо у нее не отбирал. Но еда у волков почти всегда это процесс основательный и быстрый.

Детские волчьи зубы очень острые, и первое время мы дразнили Ирмушу Акулиной (как раз за ее острые зубы).

Опустишь ненароком руку с дивана, и вдруг — клац! (Играя, конечно, все играя.)

И кстати, первый молочный зуб Ирмы (как раз клык) выпал, расшатавшись, в мою ладонь. Вы держали когда-нибудь волчий, пусть и молочный, зуб в ладони?

Потом мы надели ошейник и начали потихонечку гулять. Между нами, как альпинистская связка, поводок.

Мы, как Арсеньев и Дерсу Узала, как Эдмунд Хиллари и Тенцинг Норгей. Ирма ведет меня по лесу. Подчиняясь какому-то зову, мне неведомому. Упаду, и она постоит, подождет, пока я встану.

Из писем о прогулках с волчицей

Синее небо и солнце, солнце, солнце! Под ногами корочка снега лопается. Снег ветром надраен ровно-ровно, гладко-гладко.

Ирма голову в снег опускает и дышит. Вынюхивает, наверно, полевок из-под снега. Она обожает нюхать снег. Зарываться в него и дышать долго снегом. Ноздреватым, когда Ирма в него опустит нос.

Любимая игра — колобок. Это значит надо схватить себя за хвост и колесом (не выпуская хвоста!) скатиться с заснеженной горки. Она скатится и поднимется на горку.

Наверху снова хватает себя за хвост и снова летит с горы. Поскольку я, в отличие от Ирмы, не качусь, можете представить себе, сколько раз я нахаживаю вверх и вниз по склону.

Она наиграется и сделает лежку. Утрамбует и разровняет снег, свернется на нем уютным калачиком и на меня призывно посмотрит: ложись рядом!

Солнце пригрело, на снегу накрошена дятлами кора. Ирма бежит и парит почти над лесом. А я иду за ней и проваливаюсь в свои же вчерашние следы.

Сегодня уснула у меня на прогулке и только рухнувший с дерева снег ее спугнул.

Разомлевший и пригретый на солнцепеке волк, мокрый, ну это немного от снега, и счастливый.

И теплота ее шерсти. Запах, запах, запах! Прижимаюсь к ее бокам щекой, а она весной уже пахнет, и ожиданием первых проталин, и оттаявшими ветками.

Шерсть густая, и если холодно, тогда погрузите руки в волчью шерсть, особенно если нагреется на солнце. Погружаешь руки в такую густую теплоту! Запах волка, подшерстка, скорой линьки.

Снег по оврагам весной синий, очень синий, и Ирма, когда ныряет в овраг, то в эту как раз синь. Оглядывается на меня, чтобы я была рядом, проверяет. Солнечная дымка над шерстью.

Навещая Ирмушу перед сном (а она сейчас давно живет в вольере), я вижу, как она смотрит на окна нашего дома, на движения.