– Нет. Не помню. Хотя… – Она повертела снимок вруках. – Лицо кажется мне знакомым. В мае, вы говорите? Нет, не припомню.Паломники, бывает, приезжают к нам, может быть, она была среди них?

– Она оставалась здесь день или два.

– При монастыре нет гостиницы, паломники уезжают с последнимпаромом. А в чем, собственно, дело?

– Она рассказывала, что ее отец служил в этих местах, в товремя, когда тут был лагерь военнопленных. И ей якобы звонили из вашегомонастыря, спрашивали, не сохранились ли у нее какие-либо документы, чертежихрама.

– Вы сказали, он служил в лагере? Обычным солдатом?

– Похоже, что так.

– Откуда же у него могли быть какие-то чертежи?

– Ну… – Смутить Женьку было трудно, она пожала плечами иулыбнулась. – Знаете, как бывает… особенно в такие смутные времена.

– Постойте. Мне недавно звонили из милиции по поводукакой-то Кошкиной. Да, именно так. Это не та самая? – Мы с Женькойпереглянулись. – Я ответила им и повторяю вам сейчас: я ничего не знаю нио какой Кошкиной. И уверяю вас, что никто из монастыря ей не звонил.

– И все-таки звонок был, – не уступала Женька.

Я сердито на нее покосилась: утверждать такое с ее сторонынаглость невероятная, раз матушка столь уверенно ответила на ее вопрос.Чувствовалось, что терпение у настоятельницы на исходе и только большоечеловеколюбие не позволяет ей выставить нас за дверь. Она взглянула сурово, каквидно, не справившись с эмоциями или вовсе не желая с ними справляться, и я ужеприподнялась, готовясь при первом окрике покинуть кабинет, но вдруг онанахмурилась, взгляд ушел в пустоту, и тут матушка спросила:

– Откуда, вы сказали, приехали? – Женька ответила. –И эта Кошкина живет в вашем городе? – Мы дружно кивнули. – А кодгорода?

Женька назвала его, и матушка тоже кивнула, выдвинула ящикстола и принялась там что-то искать. На свет божий появилась пачка квитанций зателефон.

– Начало июня, – подсказала Женька, вытянув шею.Матушка нашла нужную квитанцию, внимательно изучила ее и вновь кивнула.

– Так и есть. Я еще тогда удивилась, кто и куда мог звонить.У нас на счету каждая копейка, – добавила она.

– И что? Выяснили?

– Нет, – покачала она головой. – Дело в том, чтотелефон есть только в моем кабинете. Конечно, иногда кому-то из сестернеобходимо позвонить родственникам, но все они спрашивают разрешения у меня.Видимо, кто-то из рабочих, хотя это маловероятно. Они бы тоже спросилиразрешения. В общем, кто звонил, так и осталось невыясненным. Вы говорите,интересовались чертежами? Возможно, наш архитектор, когда приезжал…

– Разве у него нет мобильного?

– Мобильный, конечно, есть, но он здесь не действует. На томберегу озера связь есть, а у нас нет.

– Вы могли бы созвониться с ним и узнать? Это очень важнодля нас.

– Хорошо, я позвоню. Но… не думаю, что это он звонил, опятьже, я уверена, он непременно спросил бы разрешения.

– Допустим, кто-то не хотел, чтобы вы знали об этомзвонке, – он имел возможность позвонить?

– Вы хотите сказать, имеет ли кто-то доступ к телефону?Конечно. Когда меня нет, одна из сестер отвечает на звонки. Кабинет я незапираю.

– Значит, любой может войти и позвонить?

– Не может, – покачала головой матушка. – Я жесказала, кто-нибудь из сестер дежурит. – Должно быть, матушка и мысли недопускала, что сестры способны ее ослушаться и позвонить без разрешения. –Очень странно, – вдруг сказала она с таким лицом, точно речь шла опокушении на царствующую особу, каковой она себя, возможно, и считала. –Почему вас так интересует этот звонок? – задала она вопрос.

Я готова была рассказать ей правду, но Женька решила иначе:

– О вашем монастыре мы узнали от Кошкиной, а она от своегоотца, вот мы и подумали – неплохое начало для статьи, преемственность и всетакое.

Матушка, которая когда-то сама была журналисткой и, должнобыть, помнила, что журналисты зачастую ведут себя так, точно мозги имстерилизовали еще в университете, спорить не стала, согласившись с Женькинойлогикой. Она убрала квитанции в стол, а Женька сказала:

– Если не возражаете, мы зайдем завтра справиться о вашемзвонке архитектору.

Матушка едва заметно кивнула и, поднявшись из-за стола,направилась к выходу. Опередив ее, я распахнула перед ней дверь и успелазаметить, как соседнюю дверь поспешно прикрыли. «Значит, кто-топодслушивал, – почти удовлетворенно подумала я. – Ну и местечко».

На улице мы простились с матушкой. От огорода к нам шлапожилая монахиня, осторожно ступая, точно каждый шаг причинял ей неудобства.

– Ты что здесь? – спросила ее настоятельница.

– Наталью ищу, – смиренно ответила та.

– Наталья! – громко позвала матушка.

Мы удалялись от дома весьма неспешно, ожидая развитиясобытий. Наталья появилась на крыльце.

– Да, матушка, – и затараторила: – Сестра сказала полыпомыть, вот я…

– Иди помоги в церкви.

Далее разговор мы не слышали, Наталья пошла по тропинке вцерковь, а настоятельница и пожилая монахиня продолжали о чем-то говорить,поглядывая то в ее сторону, то в нашу.

– Прекрати то и дело оборачиваться, – шепнула я Женьке.

– Как впечатление? – спросила она. – По-моему, мына верном пути.

– То, что из монастыря звонили, мы и так знали, не пойму,чему ты радуешься?

– Положительно, тут есть какая-то тайна. И Наталья эта…

– То, что здесь все за всеми шпионят, почти факт, толькокакое это отношение имеет к Кошкиной?

– А вдруг матушка с ней виделась?

– И соврала? Трудно в это поверить.

– Хорошо, трудно так трудно, хотя она живой человек, ачеловеку свойственны пороки. Особенно мелкие и во благо обители.

– Надо было ей правду рассказать, – заметила я.

Мы уже вышли из ворот, я направилась к машине, но подружканеожиданно устроилась на зеленой травке, и я последовала ее примеру. Женькасорвала травинку и стала ее жевать, попутно отвечая на мой вопрос:

– Это было бы неосмотрительно с нашей стороны. Вряд ли бы ейпонравилось, что убийство Кошкиной как-то связали с ее монастырем. Тогда мыправды точно не услышим.

– Ей Петечка звонил. Ты что, забыла?