– Как видите, работы еще много. Главное, что службы уже естьгде проводить. Пока здесь порядок не навели, молились в деревянной часовне.

После прохлады, царящей в церкви, утро показалось особенносолнечным и жарким.

– До недавнего времени тут тюрьма была, сами понимаете,какое наследство нам досталось. Деревянные бараки да колючая проволока. Вон тамбыло административное здание, оно сохранилось лучше всех. – Она кивнула надвухэтажный кирпичный дом. – Теперь там прачечная, пекарня и канцелярия.Бараки снесли, храм был взорван, сейчас идет расчистка. Груда камней – все, чтоот него осталось. Когда здесь была тюрьма, завалы убрать даже не потрудились,обнесли забором, и все. Монастырь основали в шестнадцатом веке, первоначальнобыл один храм, стоял на месте вот этой церкви. Он был деревянный, и всемнадцатом веке его перестроили, а в девятнадцатом решено было построитьбольшой храм во имя Рождества Богородицы. Утверждают, что по красоте ему небыло равных в здешних местах. После революции обитель разорили. Долгие годы онастояла покинутая, потихоньку ветшая, а во время Отечественной войны тутустроили тюрьму. Слава богу, времена изменились, – вздохнула она иперекрестилась. Мы обошли церковь и теперь оказались во внутреннемдворе. – Все, что осталось от храма, – кивнула матушка.

Надо сказать, осталось немного. Внушительного вида грудакирпича и щебня, успевшая зарасти травой, почти на самом верху этой пирамидыросла березка. Тоненькие веточки покачивались на ветру.

– Мы ее пересадим, – точно читая мои мысли, сказаламатушка. – Она как символ воскрешения нашей обители.

– Когда взорвали храм? – спросила я.

– В начале сорок девятого года. Хотя разрушать его начализначительно раньше. Я уже сказала, под конец войны здесь устроили тюрьму,точнее, лагерь для военнопленных. Они строили железную дорогу, тут, пососедству. Храм начали разбирать, требовался строительный материал.

– Зачем было взрывать храм? – удивилась я. – Ведьего все равно разбирали.

Матушка пожала плечами:

– Сейчас трудно понять, почему люди с таким упорствомуничтожали все, что говорило о вере… Впрочем, почему тогда? И сейчас найдетсянемало людей, которым бы хотелось все уничтожить.

– Что вы имеете в виду?

Матушка вроде бы размышляла, стоит ли отвечать на этотвопрос.

– Когда мы с сестрами приехали сюда, нас встретилинеласково. И до сих пор… Никто из Рождествена ни разу не был на службе в монастыре.

– Вы сказали, что вам помогает вся округа? И в верующихнедостатка нет.

– Все так. Но среди них нет ни одного из этой деревни. Ниодного.

– Странно. Почему они так настроены против монастыря? –подала голос Женька.

– Это трудно объяснить. Возможно, потому, что тутсодержались военнопленные. Во время войны из Рождествена ушли на фронт всевзрослые мужчины. И ни один не вернулся.

– Да, но при чем здесь монастырь? – не уступала я.

– Не знаю, – вздохнула матушка. – Мне труднопонять этих людей. Я пыталась наладить отношения – просто для того, чтобы житькак добрые соседи, но и этого не получилось. В прошлом году приезжала делегацияиз Германии. Хотели поставить памятник немецким военнопленным, погибшим здесь.Однако это вызвало такое возмущение среди местных, что идею пришлось оставить.Конечно, я опять-таки могу понять их, ведь памятника погибшим односельчанам вдеревне нет, и вдруг монумент немцам. Обидно. Но ведь прошло столько времени,неужели мы так никогда и не научимся прощать?

– Здесь есть немецкое кладбище? – спросила я.

– Нет, – матушка покачала головой. – Никто незнает, где их хоронили. А монумент поставили в Марфине, на городском кладбищестоит общий крест, обозначающий символическую могилу.

Мы продолжали стоять возле разрушенного храма, в поле нашегозрения появился экскаватор.

– Как видите, восстанавливать практически нечего, –сказала матушка. – Расчищаем место для строительства на старом фундаменте.Хотите взглянуть?

– Да, – дружно кивнули мы.

Матушка решительно направилась к экскаватору, из-за шумаразговаривать стало почти невозможно, и мы примолкли. Обойдя экскаватор, мыоказались на расчищенной площадке, обнесенной колышками с натянутыми между нимиверевками. В довольно глубокой яме отчетливо видны были каменные блокифундамента, которые освобождали от земли четверо мужчин в темно-синихкомбинезонах. Один из них, парень лет двадцати семи, в смешной соломеннойшляпе, сидел на корточках и что-то разглядывал.

– Это археологи, – пояснила матушка. Молодой человек,услышав ее голос, поднял голову и весело нам улыбнулся.

– Добрый день, – сказал он, перевел взгляд с меня наЖеньку и спросил: – У вас, матушка, гости?

– Журналисты, – ответила она. – Хотят написать онашей обители.

– Понятно. – Парень ловко выбрался из ямы, вытер руку окомбинезон и протянул ее мне: – Волков Герман Сергеевич. А это мои бойцы.

Трое ребят, которым было лет по двадцать, молча нам кивнулии продолжали копаться в земле.

– Нашли что-нибудь интересное? – спросила Женька,пожимая протянутую ей руку.

– А вы не представились, – хихикнул он.

– Евгения, а это моя подруга Анфиса.

– Вы из Марфина? Не припомню таких красавиц среди нашихжурналистов.

– Нет. Мы издалека.

Узнав, откуда мы прибыли, Герман Сергеевич уважительномолвил:

– Ух ты. Значит, слава о нас докатилась и до ваших мест?

– Что ж тут удивительного? – усмехнулась Женька.

– Я вас оставлю, – вмешалась матушка. – Есличто-то понадобится, я буду у себя.

Она направилась в сторону деревянных домов. Волков проводилее взглядом, точно ожидая, когда она отойдет на значительное расстояние.

– Мы с матушкой в контрах, – весело пояснил он.

– Что так? – заинтересовалась Женька.

– Не сошлись характерами. У матушки, кстати, характержелезный. Дисциплина здесь похлеще, чем в дисбате.

– Вы что, там были? – нахмурилась я. Он веселозасмеялся:

– Бог миловал, это я образно.

– Как проходят раскопки?