— Кто-то еще знает, что ты там был?

— Нет.

— Ты не рассказал своим коллегам-полицейским?

Я качаю головой:

— Нет.

Она долго смотрит на меня, прежде чем задать следующий вопрос.

— Почему ты им не сказал?

— Потому что они посмотрели бы на меня так, как ты сейчас.

— Извини, — наконец произносит сестра. — Я должна была спросить, но я тебе верю.

— Хорошо, — отзываюсь я, хотя это не так.

— Знаю, что в нашей семье это не принято говорить, но я тебя люблю.

— Я тебя тоже, — отвечаю я.

Когда она выходит из комнаты, я плачу первый раз с тех пор, как умерла моя дочь.

Потерять человека, которого ты действительно любил, — все равно что потерять часть себя. Я имею в виду не Рейчел — это была всего лишь страсть, — а свою сестру. Может быть, мы не всегда были близки — ей никогда не нравилась моя жена, а мне — пожалуй, вообще ничего из того, что выбирала она, — но я всегда считал, что она одна подставит плечо, если придет беда. Думаю, что ошибался, поскольку чувствую, что сегодня вечером между мной и Зои что-то сломалось. Что-то, чего уже не починишь.

Какое-то время я сижу в полутьме и допиваю вино, которое она, вероятно, оставила здесь намеренно, зная, что оно мне понадобится. Когда бутылка выпита, а дом снова затих, опять подхожу к автоответчику и стираю сообщение.

Иногда мне кажется, что я больше не знаю, кто я.

Вторник 04.30

Я просыпаюсь вся в поту и не знаю, где я и когда.

Первое, что всплывает на поверхность, — это она, моя маленькая девочка. Так происходит всегда.

Затем вспоминаю гостиницу и выпивку — до и после моего постыдного столкновения с Ричардом — и крепко зажмуриваюсь. Словно если достаточно долго не открывать глаза, удастся стереть все воспоминания.

Перед тем как проснуться, я видела кошмарный сон.

Я бежала по лесу, боясь чего-то или кого-то, кто меня преследовал. Я упала в грязь и пока там лежала, появился некто, он стоял, возвышаясь над моим телом и держа нож. Во сне я кричала и звала на помощь, и теперь у меня болит горло, словно я кричала по-настоящему.

Вероятно, у меня просто обезвоживание. Все бы отдала за прохладительный напиток прямо сейчас. Включаю свет и с удивлением вижу рядом с кроватью бутылку минеральной воды без газа. Я не помню, что поставила ее сюда, но молча благодарю себя прежнюю за такую заботу. Откручиваю крышку и залпом выпиваю охлажденную жидкость, такую холодную, будто ее только что достали из холодильника.

Затем проверяю телефон и вижу, что меня разбудило сообщение от Джека. Мне почему-то становится лучше, когда я понимаю, что у него тоже проблемы со сном. Сообщение довольное сухое и краткое, оно состоит только из трех его любимых слов, расставленных в знакомом порядке.

Нам надо поговорить.

Но не в четыре утра.

Выбираюсь из постели и переползаю к мини-бару в поисках чего-нибудь маленького, что поможет мне снова заснуть. Боюсь, что, наверное, полностью опустошила его, прежде чем вырубиться, и чуть было не задыхаюсь от изумления, увидев, что на самом деле он полностью забит. Достаю мусорную корзину из-под письменного стола, но она пуста. Я уверена, что прошлой ночью одна сидела на кровати, закусывала и пила, но, возможно, это тоже был сон.

Открываю миниатюрную бутылочку шотландского виски и выпиваю ее, а потом замечаю фото на письменном столе — то, что вчера нашла в шкатулке для драгоценностей в доме матери. Мы все там. Пять юных подруг-подростков вечером накануне случившегося, некоторые из нас понятия не имеют о том, что произойдет. Долгие годы я пыталась забыть этих девочек, но теперь снова могу думать только о них и вспоминаю нашу первую встречу.

Средняя школа была идеей моей матери. В то время я была умнее — до того, как все клетки головного мозга растворились в алкоголе, — слишком умной на свою голову, так она обычно говорила. Просто без отца не было никакой возможности платить за обучение в частной школе. Мне надо было где-то получить образование, и она решила, что школа Святого Илария — самый лучший вариант после частной школы.

Но это было не так.

Женская школа находилась в двадцати минутах ходьбы от нашего дома, но мама настояла, что в мой первый день отвезет меня туда — возможно, чтобы убедиться, что я туда пошла, — и подъехала прямо к воротам. Она купила старый белый фургон, на боку которого было написано название ее новенькой компании: Трудолюбивые пчелы — профессиональные клининговые услуги. Фургон был похож на консервную банку на колесах.

Я видела, что люди смотрят на нас большими глазами как на древний реликт, которому место в музее, а не на дороге. У меня не было никакого желания ни выходить из фургона, ни идти в школу Святого Илария, но я не хотела подводить маму. Я знала, что она умаслила руководство, и меня взяли в школу в середине семестра.

Моя мама убирала у директрисы — похоже, к тому моменту она убирала у половины деревни — и наверняка уговорила женщину пожалеть меня и нас. Я начала привыкать к тому, что то тут, то там ей оказывали маленькие услуги. Уборка у влиятельных людей и местных бизнесменов имела свои преимущества, включая бесплатный хлеб от булочников и уже распустившиеся цветы от флориста. Она всегда делала то, что полагалось, — оплачивала счета и сохраняла крышу у нас над головой. Я пыталась выглядеть счастливой и благодарной, оглядывая внушительное кирпичное здание, но по моему первому впечатлению школа напоминала викторианский приют — над главным входом висела с виду старинная вывеска с названием школы, вырезанным на камне:

Женская средняя школа Святого Илария.

Когда я не вышла из фургона, моя мать попыталась подбодрить меня.

— Быть новенькой всегда нелегко, независимо от возраста. Просто будь собой.

Тогда этот совет показался мне ужасным, впрочем, как и сейчас. Я хочу нравиться людям, так что быть собой совершенно не годится.

Я все не открывала дверь фургона. Помню, что смотрела на школу как на тюрьму, из которой меня могут никогда не выпустить, и была недалека от истины. Есть пожизненные приговоры, которые мы выносим себе сами. В душе мы все узники нашего раскаяния и не можем освободиться от вины и боли, которые оно нам причиняет.

В окно фургона кто-то постучал, а затем туда заглянуло улыбающееся лицо. Моя мать перегнулась через меня, чтобы опустить стекло. На девочке была такая же форма, что и на мне, только ее наряд выглядел новым. Как и всю остальную одежду, мою форму мы купили в секонд-хенде. На мне были новые туфли, но только на размер больше. Мама всегда покупала мне обувь на вырост и запихивала вату в носки туфель, чтобы пальцы не болтались.

У машины стояла тоненькая и очень хорошенькая девочка. Мы были одного возраста, но она выглядела значительно старше своих пятнадцати. Длинные золотистые пряди в ее волосах блестели на утреннем солнце. От ее улыбки с ямочками на щеках хотелось быть такой же счастливой и доброй, какой казалась она. Это первое, что я подумала о Рейчел Хопкинс: она производит впечатление славного человека.