Алексей же, в отличие от крестоносцев, был исключительно заинтересован в том, чтобы город ему вернули в хорошем состоянии, а жители — тем более что они были по преимуществу греками — не стали бы его ненавидеть. Вот почему Алексей стремился управлять крестоносцами, как он поступил бы с наемниками. Такое расхождение перспектив и интересов способствовало тому, что между сторонами возникли разногласия, которые различие менталитета греков и латинян и их взаимное презрение в дальнейшем лишь усугубят.

Никея, влиятельный греческий город, ставший в 325 году местом проведения первого Вселенского собора, находился во власти Кылыч-Арслана, султана Рума, чьи войска шестью месяцами ранее уничтожили отряды Петра Пустынника[300]. Из-за легкой победы Кылыч-Арслан недооценил угрозу, исходившую от крестоносцев, начавших атаку в самое не подходящее для него время[301], когда он развязал войну на севере с Данишмендидами, правителями Сиваса, отстаивавшими контроль над Мелитеной (Малатьей). Султан полагал, что его жену, оставшуюся в Никее, защитят стены этого города и сильный гарнизон; вдобавок с одной из сторон Никею омывало озеро, создававшее препятствие войскам, у которых не было кораблей. Султан отправил в свой город — правда, слишком поздно — вспомогательную армию, чтобы нанести удар по слабой позиции осаждающих, в том месте, что было оставлено для Раймунда Сен-Жильского, еще не подошедшего к городу. Об этой уязвимой позиции султан мог узнать от осажденных, известивших его, вероятно, при помощи почтовых голубей, приема, еще не известного Европе, но уже знакомого лангобардам[302].

Столкновение произошло 16 мая, в тот самый момент, когда перед турками внезапно появились Раймунд и Адемар, епископ Пюи… Они обратили турок в бегство. Отношения между крестоносцами были в тот момент настолько хорошими, что норманнский Аноним изобразил графа Тулузского героем, «осененным божественным мужеством, равно блиставшим земным оружием со своим храбрейшим войском»[303]. Именно Раймунд впоследствии держал совет относительно способа, каким можно разрушить городские стены. Ни Боэмунд, ни Готфрид не принимали в этой битве личного участия, не имея возможности оставить город без присмотра. Анна Комнина, однако, указывает на то, что Боэмунд и другие графы отправили на помощь Раймунду по 200 человек из своих войск[304]. В их числе был Танкред.

Планомерная осада Никеи началась по прибытии всех предводителей крестоносцев; каждый из них занял определенный участок, позволявший блокировать город с суши. Боэмунд занимал там свое место, рядом с Танкредом, Готфридом, Робертом Фландрским, Робертом Нормандским, Раймундом Сен-Жильским и Адемаром Пюиским, который одновременно был главой армии и папским легатом. Аноним подчеркнул ту атмосферу согласия, что царила между ними: «И все они были единым целым»[305]. Однако он, в отличие от Альберта Ахенского, забыл упомянуть о греческом конном войске под управлением военачальника Татикия[306]и вовсе не нашел нужным сообщить о присутствии Вутумита, прибывшего на место событий еще до прихода Раймунда[307].

Зато норманнский Аноним подробно рассказал о решительной поддержке, оказанной Алексеем: в ответ на просьбу совета крестоносцев басилевс отправил им в подкрепление туркополов и предоставил корабли, которые, по мнению Альберта Ахенского, могли вместить 100 человек каждый[308]. Действительно, на тот момент корабли были только у гарнизона Никеи, что не способствовало успеху осады, поскольку осажденные могли получать снабжение по воде. К тому же все усилия крестоносцев, направленные на то, чтобы обрушить стены, оказались тщетными. Следовательно, нужно было брать город штурмом.

В этот момент Алексей и прибег к дипломатической хитрости — оружию эффективному, но опасному для того, кто его использует. Как он и рассчитывал, гарнизон Никеи, оказавшись под угрозой штурма «латинских варваров», «предпочел лучше обратиться к императору, чем попасть в руки кельтов»[309]. Анна Комнина без малейшего стеснения рассказывает о том, какую роль сыграл ее отец в переговорах. Когда никейцы вступили в контакт с Вутумитом, тот показал им заранее подготовленный хрисовул басилевса, суливший городу прощение, деньги и должности, а жене Кылыч-Арслана — освобождение. Вутумита приняли в крепости, и он добился сдачи города утром 19 июня. Византийский военачальник позаботился о том, чтобы отсрочить назначенный час штурма, дабы успеть водрузить свои знамена на стены города.

«К этой хитрости Вутумит прибег для того, чтобы кельтам казалось, будто город взят им с боя, и чтобы задуманный самодержцем план передачи города остался в тайне. Император не хотел, чтобы кельты узнали о действиях Вутумита»,

— точно определяет цель таких действий Анна Комнина[310].

Откровенное признание. Готовясь к штурму, крестоносцы обнаружили, что над городом развеваются знамена греков. Более того, Вутумит приказал закрыть городские ворота, не допуская массового входа войск, — крестоносцев впускали в Никею лишь группами по 10 человек[311].

Неудивительно, что они почувствовали себя обманутыми. Западные хронисты придерживаются того же рассказа, что и принцесса, но у них он проникнут горечью, разочарованием латинян. Раймунд Ажильский оправдывает эти чувства, говоря, что Алексей якобы дал предводителям и народу франков обещание насчет капитуляции города: он уступит им золото, серебро, лошадей и добычу, взятую в городе, и обязуется основать приют для обездоленных латинян. Сверх этого, он выделит из своих средств такие значительные суммы, какие соблазнят любого франкского воина всю жизнь сражаться на его стороне. Но обещания басилевс не сдержал: