– В два обед. Не опаздывайте.

13:11

Железная дверь на электромагните, давно уже не «электро», пропускает нас в полутёмное помещение подъезда. С оружием наперевес поднимаемся по лестницам, ступенька за ступенькой. Почти все двери в квартиры открыты нараспашку – люди покидали свои жилища, как на пожаре, стараясь спасти пожитки. Повсюду валяются предметы домашнего быта и гардероба. Створки лифта распёрло застрявшим телевизором. На пролёте второго этажа находим первые трупы. Двое стариков, которым не повезло оказаться на пути обезумевшей от паники толпы.

Ваня взглядом указывает на трупы, вопросительно вскидывает брови: «знаете их?»

Мы с братом качаем головами. А может, я просто не узнаю их? Тела настолько изуродованы, что больше похожи на куклы из папье-маше, по которым проехались грузовиком.

Четвёртый этаж кажется недосягаемым пиком Монблана. Мы поднимаемся уже целую вечность, а не добрались и до третьего этажа. Колени трясутся, боимся даже дышать. Стараемся держаться подальше от квартир – опыт ночёвки на Вятской не прошёл даром. За любой дверью может прятаться стая «прокажённых», весь дом может оказаться ульем целого роя. Нет, стада – их группы сбиваются в стада.

Наконец, мы на четвёртом. Обливаемся потом с ног до головы, дыхание сбито, как после спринта на стометровке. Скользкий палец то и дело съезжает со спускового крючка, который я незамедлительно нажму, стоит кому-нибудь громко пукнуть. Даже если этим человеком окажусь я сам.

Дверь в пятнадцатую квартиру открыта, как и остальные. Я ожидал этого, но внутри что-то обрывается и с немым ужасом улетает вниз. Родителей мы там уже не найдём, это ясно. Но что найдём? Или кого?

Стараясь не выказывать ужаса, сковавшего все мышцы, киваю брату: «входим».

13:30

Квартира пуста. Точнее, полна – все вещи на месте. Мой отец не идиот, чтобы тащить с собой в конец света любимую зубную щётку. Телевизор с сорок седьмой диагональю и функцией 3D, куча сопутствующей аппаратуры, стереосистема – всё осталось в неприкосновенности. В наше время любая вещь, если она не съедобна, не стреляет и не режет, ценится не больше, чем кухонный нож или булка хлеба во времена былые. Забавная рокировка.

Спешно обыскиваем все комнаты. Ни живых, ни мёртвых, ни «прокажённых». Ваня запирает дверь, и ноги мои, наконец, подкашиваются. Я оседаю на пол с протяжным вздохом облегчения. Если то, что свалилось у меня с души и можно назвать камнем, то размером он с кусок, который давным-давно откололся от Земли, образовав Луну. Женя приходит в себя на диване, блаженно улыбаясь.

– Значит, ушли… – полушёпотом говорит он. – Слава богу!

– Бога благодари за ту жопу, в которой мы оказались, – возражаю ему. – Слава папе, что не стал вошкаться и свалил отсюда, как только запахло жареным.

– Пацаны! – зовёт нас с кухни Ваня. – Идите скорее! Хорошие новости ещё не кончились.

Точно на крыльях, влетаем с братом в кухню. У холодильника стоит Ваня. В одной руке магнит в форме земляники с наполовину отломанным зелёным лепестком, во второй – записка.

13:35

Перечитываю записку в пятый раз. Пять простых предложений. Пять самых пронзительных предложений в моей жизни:

Почерк матери, слова отца, за исключением первой фразы.

На глаза брата наворачиваются слёзы. У меня тоже ком в горле. Ваня улыбается от уха до уха, хлопает нас обоих по плечам:

– Я же говорил! Они вырвались!

13:55

Эйфория от столь прекрасной новости пробуждает в нас адский аппетит. Не выдержав, открываем пакеты и проглатываем по нескольку булочек, запивая колой. В последний раз еда казалась мне такой вкусной, когда три года назад врачи сообщили, что опухоль в моей щитовидной железе излечима, и я буду жить. Непередаваемое ощущение, которое я никому не пожелаю испытать.

– Пять минут до обеда, – напоминает Ваня, пережёвывая четвёртый по счету круассан.

Да, я знаю. И, тем не менее, не хочу звонить Михасю. На сей раз я желаю оттянуть момент счастья, насладиться им вдоволь, прежде чем услышу дурные новости. Конечно, Михась мог найти дома такую же записку, но тогда почему он сам не звонит? Возможно, по той же причине, что и я?..

– Михась, Михась. Приём! Это Макс. Ты слышишь?

Я стараюсь гасить в голосе ликующие нотки. Если моему другу повезло меньше, последнее, что он захочет услышать – мой радостный визг.

Спустя десять секунд рация с жуткими помехами и треском отзывается голосом Михася:

– Макс, приём. Это Миша.

Тон скорее сдержанный, чем радостный, но уж точно не убитый горем. Уже неплохо.

– Как у вас? – спрашиваю. – Нашли что-нибудь? Приём.

– Нет. У нас пусто. В квартире никого… А у вас? Приём.

– Тоже… – и, спустя секунду: – Но мы нашли записку. Приём.

Не выдержал. Неумение держать своё счастье при себе – один из моих пороков. Если бы я знал, к чему это приведёт впоследствии, откусил бы себе язык.

Пауза, как если бы Михась переваривал услышанное.

Потом:

– Поздравляю. Рад за вас. Их эвакуировали?

Так же сдержанно, но в голосе явно прослеживается напряжение.

– Да. А у тебя? Нашёл что-нибудь?

– Нет… Записки не было… Приём.

– Поищите лучше. Приём.

– Если бы была, её бы оставили на самом видном месте, – вот теперь в голосе отчётливо зазвенела натянутая струна. Главное, чтобы она не лопнула. – В любом случае, мы перевернули всё вверх дном. Приём.

– Скажи ему, что они тоже ушли, – как будто предчувствуя беду, суфлирует сзади Женя. – Скажи, что ушли.

Нажимаю на резиновую кнопку рации:

– Михась, они наверняка тоже эвакуировались. Приём.

Пауза.

– Не уверен… Они бы догадались оставить записку… Приём…

А вот теперь зазвучала беспомощность. Помноженная на страх беспомощность маленького мальчика, потерявшего родителей в огромном супермаркете.

– Михась, возвращайтесь сюда. Перекусим, подумаем, как дальше быть.

Видимо, мы заговорили с Михасем одновременно – когда я отжимаю резиновую кнопку рации, то застаю Мишину реплику на полуфразе:

– …не найду.

– Что ты сказал, повтори?

– Я говорю, что они могли поехать на квартиру к тётке или брату. Я не уеду отсюда, пока хоть что-нибудь не найду.

С запозданием понимаю, что последнюю минуту именно этого я и боялся.