– Прости, – наконец, выдыхаю я. – Ты молодец, Вано. Я погорячился.

– Фигня война, – ухмыляется тот.

Потом поворачивается и покидает квартиру вслед за Женей.

Я остаюсь один.

17:10

Меня будит стук в дверь. Вскакиваю с кресла, как подстреленный, одной рукой тянусь к карабину, второй утираю полоску слюны на щеке. Прислушиваюсь.

Приснилось.

Потом…

Тук-тук-тук…

Тихонько так, едва слышно. Удивительно, как я различил этот звук через сон. Впрочем, разве это можно назвать сном? Сплошная мука.

На полусогнутых ногах подкрадываюсь к входной двери с карабином наготове, припадаю к глазку.

С другой стороны двери на меня смотрит искажённая линзами глазка физиономия Артёма.

– Арт, ты? – задаю идиотский вопрос.

– Нет, папа римский. Открывай давай.

Отмыкаю замок и впускаю друга внутрь. Он пришёл один.

– Где остальные? – тут же спрашиваю. Спросонья мозги соображают плохо, поэтому добавляю: – Убили?

– Когда я уходил, были вроде живы, – Арт выходит в зал, прикуривает сигарету и обводит комнату сумрачным взглядом. – У меня, кстати, тот же вопрос.

Только сейчас вижу его лицо: осунувшееся, посеревшее, печальное.

Вкратце рассказываю ему о Женином бунте и изгнании. Выясняется, что наши истории во многом совпадают.

– Михася вообще переклинило, – Арт несколько раз трогает себя кончиком пальца по виску. – Мы были на квартире у тётки и у брата – везде пусто. Записок нет. Но ему этого мало, он решил какие-то ещё адреса проверить, ну а там… короче, ну его… – он отмахивается. – Я сказал, что дальше не пойду.

– А Виталик?

Лицо Артёма ожесточается. Он делает глубокую затяжку и, задрав голову, выпускает облако сизого дыма к потолку.

– Этот придурок с ним остался. Я предложил ему вернуться, он не захотел. Я сказал, что уйду без него, он не поверил, – Арт пожимает плечами. – Думал, я его на пушку беру.

Отлично представляю, как всё было. Арт ушёл, в надежде, что Витос не выдержит и последует за ним, а когда сделал сотню шагов и не услышал у себя за спиной спасительной поступи, повернуть обратно не позволил характер – источник многих его проблем.

Присаживаемся на диван в гнетущем молчании.

– Дай сигарету, – говорю ему.

Без лишних вопросов Арт выдаёт мне тонкий «Винстон» и подносит огонь.

Закуриваю, затягиваюсь полной грудью, и табак незамедлительно ударяет в голову.

Поворачиваюсь, пристально смотрю на друга:

– Как такая фигня получилась?

Тот пожимает плечами, на губах появляется неуверенная улыбка:

– Спроси чо попроще.

Минуту сидим в полной тишине. Только ветер бьёт в окно.

– Ладно, – говорю я, бросая окурок на пол и раздавливая его ботинком. – С кого начнём?

Арт выпрямляется, почти любовно перекладывает свой «Ремингтон» на колени и принимается стирать пальцем одному ему заметное пятнышко.

– Джон с Вано пошли к мосту? Давай тогда с них. Михась может быть где угодно, так что по дороге будем вызывать его по рации.

Киваю.

– Пошли.

17:25

На первом этаже Арт останавливается, разглядывая что-то блестящее на полу. Наклоняется, чтобы поднять. Краем глаза отмечаю, что это новенькая зажигалка «Зиппо». Обгоняю его и первым подхожу к выходу из подъезда. Толкаю дверь и вышагиваю на дышащую скорым дождём улицу.

Арт нагоняет меня сзади:

– Классная зажига…

Договорить ему не удаётся. Слышится тяжёлый стук, вскрик, а через два удара сердца звук падающего на бетон тела.

Едва я успеваю повернуться, как что-то сильно бьёт меня в висок, и земля уходит из-под ног. Я теряю сознание прежде, чем тело достигает земли.

Мягкая тёплая ладонь соприкасается с моим лбом, гладящим движением поднимается к волосам. Я не открываю глаз, но знаю, что ладонь женская – кожа слишком шелковистая, слишком нежная даже для того, чтобы принадлежать кому-то, кроме моей матери. Ладонь скользит по длинным волосам, пропуская между пальцев, точно самый чувствительный в мире гребень, ласково зачёсывает их ото лба к затылку, переходит к вискам…

«Мама…» – хочу позвать я. Хочу спросить, что она здесь делает, но не решаюсь раскрыть рта. Меня сдерживает иррациональный страх. Если я произнесу хоть слово, рука исчезнет, улетит, как горлица, спугнутая ружейным выстрелом не слишком меткого охотника.

Волосы струятся меж тонких пальцев, ногти приятно массируют кожу головы, моей несчастной разбитой головы, которая вот-вот расколется от невероятной, всепоглощающей боли… Как долго это продолжается? Я не знаю, понятие времени исчезло, растворилось вместе с понятием пространства. В этом месте нет ничего, кроме моего агонизирующего мозга и руки матери, зачёсывающей мне волосы назад.

Но вот её движения становятся резче, грубее. Потом рука замирает на самой макушке и сжимает пальцы в кулак. Сгребает волосы в пучок и рвёт их сначала влево, потом вправо, и вверх, вверх, вверх… Треск стоит такой, будто кто-то жарит на голове попкорн. Шпага боли пронзает от темени до подбородка, к ней присоединяется вторая, пробивает барабанную перепонку в одном ухе и вылетает через другое, а волосы трещат, трещат, трещат, рука рвёт их уже совсем с неженской силой, голову мотает из стороны в сторону, как флюгер на порывистом ветру…

Я начинаю вопить. Такой боли я ещё не испытывал. Мозг словно живьём зажаривают на адской сковороде в шипящем масле. По крыльям носа текут слезы… нет, не слезы. Кровь. Кровоточат и уши, и нос, и рот… С хлопком, словно выдернули пробку из бутылки, лопаются глазные яблоки. Содержимое выплёскивается мне на щеки…

17:40

Холод. Странно, но это первое, что я чувствую. Боль приходит секундой позже. Она обрушивается единой мощной волной и затапливает все вокруг. Я вскрикиваю… и продолжаю кричать, когда чья-то рука, уже вовсе не женская, хлопает меня по щекам, в то время как вторая по-прежнему держит за волосы.

– Этот очухался… – доносится до помутившегося сознания.

Я нахожу себя лежащим на земле. Из всей одежды на мне только трусы и майка, оголённые руки и ноги сплошь в грязи. Вся правая часть головы и шея покрыты липкой кровью из рассечения чуть повыше виска. Голова болит так, как если бы кто-то сбрил волосы машинкой, а щетину заставил расти вовнутрь черепа. В глазах двоится. Едва я открываю рот, чтобы выстонать пару слов, как меня выворачивает наизнанку. Рвота стекает по подбородку на грудь.

– Фу, он блеванул!