Генерал любил искусство. Он поощрял музыкальное развитие. Устраивал юнкерский оркестр и очень покровительствовал певчим, предоставлял им лишний раз в неделю ходить в отпуск и на казенный счет давал ложи в оперу. Благодаря его стараниям и усилиям Николая Ивановича С-ва, вечно розовенького и аккуратненького учителя пения, юнкера пели на двух клиросах. На спевках все шло превосходно, но в церкви Николай Иванович не дирижировал и некоторые яростные басы своим ревом портили иногда общий ансамбль.

В некоторых учебных заведениях существует и до сих пор взятое от немцев начальническое отношение старшего курса к младшему. У нас в училище этого положительно не было. В роте имел авторитетный голос фельдфебель и дежурный портупей-юнкер; другие же в офицеров не играли и я не припомню случая присвоения себе старшим курсом каких-нибудь начальнических прав.

На фельдфебеле же и дежурном лежала очень трудная и щекотливая обязанность сохранять полный порядок и спокойствие в роте. Нужно было иметь много такта и силы воли, чтобы выйти победителем из этого положения.

При моем поступлении в училище фельдфебелем в нашей роте был Нал-н, стройный, бравый юнкер с смеющимися голубыми глазами и приятным голосом. Помню, с большим почтением приблизился я к его единственному в дортуаре письменному столику около постели, украшенной красной именной дощечкой, в отличие от синих, простых юнкерских и сине-красных портупей-юнкеров. Нал-н быстро меня ободрил и потом мы с ним очень сошлись. Он всей душою стремился из Петербурга, который, несмотря на то, что вырос в нем, органически ненавидел. Мечты о Кавказе и Туркестане, о казачестве, о боевой, бивуачной жизни одолели его настолько, что он бросил заниматься науками и все время, свободное от лекций и строевых учений, посвящал чтению путешествий, военной истории и атлетическим упражнениям.

По ведению списка дежурств и разных рапортичек ближайшим его помощником и исполнителем являлся ротный писарь из юнкеров же. Эта хлопотливая обязанность вовсе не вознаграждалась льготой — освобождением от дневальства. Надо было удивляться, что находились люди, соглашавшиеся брать на себя подобную должность, хотя, впрочем, впоследствии, в жизни, приходилось не раз встречать добровольцев, бескорыстно наваливавших на себя письмоводительскую, чисто канцелярскую работу в разных неофициальных комитетах и получавших в награду лишь затрещины. Вероятно, находили же они себе в этом какую-нибудь сладость…

Наш ротный писарь, Гол-в, совершенно не походил на канцелярского строку. Это был кипучий и мало усидчивый юноша, запевала в хоре и один из лучших гимнастеров. С Нал-ным он сходился в убеждении, что из мертвых учебников ничему не научишься, и потому также никогда не готовился к репетициям. Плохие отметки по всем предметам он получал хладнокровно, не мог лишь мириться с низкой оценкой его знаний по тактике. Он громко протестовал и искренно заверял, что У-в не имеет права ставить ему 6 баллов, так как «тактика не наука: один думает, что так нужно поступить, а другой иначе и окончательное решение нельзя ни от кого получить. У него своя тактика, у меня своя!» Не раз требовалось вмешательство инспектора для прекращения спора юнкера с преподавателем.

Товарищи изводили Гол-ва, устраивали складчину на поднесение ему синих брюк, в которых ходят штабные писаря, дарили ему чернила, линейку и вообще подсмеивались над его незавидной должностью. Гол-в выходил из себя, кипятился и объявлял, что завтра же откажется от писарства; но наутро, побеседовав с Нал-ным, он снова выводил красивым почерком рапортичку и считал это за истинную работу.

Два старших портупей-юнкера Ст-ч и Кин-в, inseparables[111], были соединены узами самой нужной дружбы, учились превосходно, вели себя безукоризненно и обещали сделаться образцовыми гвардейскими офицерами. Оба они были петербургские уроженцы и потому при первой возможности исчезали в отпуск. Зато один из портупей-юнкеров, почтенный «штатский», «дядько» Гор-ч, сиднем сидел в училище и в курилке. За стаканом чайку любил он степенно поговорить о Малороссии, о будущей службе и грядущей офицерской жизни. Гор-ч с начала года уже приготовлялся к выпуску, приценивался к вещам, списывался с бывшими юнкерами, выспрашивая подробности о их житье-бытье, материальном положении и охотно делился с нами этими сведениями.

В дежурство «дядьки» Гор-ча мне пришлось в первый раз «дневалить».

Для соблюдения порядка в роте в помощь дежурному ежедневно назначались в его распоряжение два дневальных. Целые сутки приходилось ходить затянутыми в портупею, с неудобным тесаком и в кепи с султаном. Все бы это ничего, если бы не бодрствованье ночью, что для кадет, привыкших в военной гимназии ложиться в 9 часов, казалось очень тяжело. Неприятна была также обязанность будить юнкеров, в особенности после обеда. В течение дня строго было запрещено ложиться и даже садиться на постель; исключение делалось лишь после обеда, когда, по усмотрению дежурного офицера, разрешалось спать от 1/2 часа до часу. Этой льготой некоторые юнкера очень дорожили, несмотря на юный возраст, скоро приучились заваливаться после обеда спать, точно отяжелевшие майоры, и с благодарностью относились к тому офицеру, который давал больший срок для dolce far niente[112]. Поднять на ноги таких разоспавшихся «майоров» было очень трудно, приходилось несколько раз обходить дортуар, тормошить российских лентяев и выслушивать в ответ или клики и неприятности, или воззвания к человеколюбию и к чувствам товарищества.

Ночью, когда все вокруг погружалось в здоровый молодой сон и лампы еле-еле освещали громадный зал, в уголку, у коптящего ночника обрисовывалась фигура дневального в кепи с султаном и в серой шинели. Некоторые из дневальных на дежурстве клевали носом, но это было опасное занятие, так как можно было прозевать обход дежурного офицера и тогда в результате пришлось бы «получить несколько лишек», т. е. не в очередь быть назначенным на дневальство.

Кроме дневального юнкера, бодрствовали с трех-четырех часов утра служители. Многие юнкера отдавали им чистить свои сапоги, а также бушлаты и мундиры, усеянные медными пуговицами, за ничтожное вознаграждение, не свыше рубля в месяц. Каждый из наших немногочисленных служителей старался набрать побольше клиентов и заваливал себя, несчастный, непомерной работой. Без этого заработка подвальному училищному населению пришлось бы очень плохо. Отношения служителей к юнкерам были, благодаря чистильному промыслу, самые подчиненные и совсем не походили на военно-гимназические, где начальство преследовало всякое материальное со стороны воспитанников вознаграждение прислуги; но зато тамошние служители иногда и наушничали на нас. Дежурные служители обязаны были без особого вознаграждения чистить платье фельдфебелям, но, конечно, те платили «чистильные» деньги наравне с другими товарищами.

Помню, в первое дневальство мой корпусный однокашник принес мне из отпуска купленный по моему поручению курс почвоведения и в подарок от себя корзиночку с пирожным. В течение ночи я съел все пирожки и усердно занимался земледельческими вопросами.