Настал и царский смотр, первый смотр для меня и моих сверстников! Очень хотелось скорее попасть на Марсово поле, и в то же время брала какая-то робость. Утром нам дали так называемые «батарейные», большого калибра булки, начиненные котлетами. Такой усиленный утренний завтрак полагался лишь в исключительных случаях. В ю часов утра батальонная колонна стояла перед квартирой начальника училища и держала ружья «на-краул». Музыканты — «левиты», по юнкерскому прозвищу, — грянули встречный марш, и из подъезда показался с озабоченным видом адъютант, а за ним красивый юнкер вынес училищное знамя, на котором уже не осталось признаков материи и лишь развевались выцветшие ленты с надписью, свидетельствовавшей об исключительной древности заведения.

Вид старой корпусной хоругви, пробуждавшей благородные чувства многих и многих выпусков бывших кадет, а потом боевых начальников и даже фельдмаршалов, подействовал на нас возбуждающим образом. Под этим знаменем юношей ходил сам Царь! Точно электрический ток пробежал по батальону, и наша колонна вдруг выросла, возмужала и из забавного войска обратилась в истинную воинскую часть…

Весело идти по городу с музыкой, невольно стараешься бодриться и подтягиваться. Начальник училища, которому, по нашим сведениям, рекомендовано врачами воздерживаться от верховой езды, встретил нас лишь у Марсова поля. Батальон вел пожилой полковник Т-н, преисполненный торжественного парадного настроения, смешанного с беспокойством за исход церемониального марша. Он часто останавливался, пропускал колонну перед собою и не удерживался от замечаний: «ногу короче, короче ногу! Голову выше!» И затем, к большому удовольствию уличных зевак, пришпоривал старую лошадь, которая от неожиданности поднимала хвост трубой и выносилась перед батальоном. Адъютант с сосредоточенным, недовольным лицом, с болтающимися щеками от лошадиной рыси, еле поспевал за полковником. Несчастному поручику приходилось ездить на известной всему училищу, по своей нестерпимой тряске, лошади юнкерской конюшни, Лиссабоне.

Р-в, как полковник, не мог в строю командовать ротой, и мы на время стали под начальство капитана К-на, которому служба уже надоела, и он давно потерял строевую ретивость.

На Марсовом поле гвардейские полки дают нам дорогу, наши немногочисленные, но престарелые «левиты», с вензелями еще императора Николая I на погонах, победно гремят марш-поппури из «Жизни за царя», и мы занимаем место на правом фланг всех войск.

Подле нас стоят преображенцы, на правом их фланге — саженный гигант, на которого с почтением поглядывают левофланговые юнкера-малыши и сравнивают его с гордостью училища, 12-ти вершковым Л-ко и 14-ти вершковым отделенным офицером С-о.

Долго, утомительно долго и совершенно бесполезно выравнивает нас «в затылок» батальонный командир. Поднявшись на стремена, он вглядывался в глубину колонны и немилосердно кричал, желая достигнуть идеального построения колонны, при взгляде на которую с фронта можно было видеть только первую шеренгу. Небольшое отклонение кого-нибудь в сторону сейчас же портило картину точно «расчесанной» колонны. При первом же разрешении «оправиться», конечно, многие юнкера несколько сдвинулись, «потеряли места» и вновь слышится жалобно-крикливое всхлипывание полковника: «в затылок!» Т-н мало кого знал из юнкеров, но зато эти немногие так прочно засели в его память, что при частых вспышках особенного, известного хорошо военным, психического состояния — «строевого гнева» — моментально вставали они перед ним во весь рост и их одних, казалось, он только и видел. Фамилии этих несчастных постоянно повторялись, и зачастую всуе. «Парвский вправо! — гремел полковник на старательного портупей-юнкера. — Там! Трет, шестой, в затылок! Парвский вправо!» — повторял Т-н и доводил до истомы неповинного, но известного ему юношу.

Постепенно к правому флангу войск собираются начальствующие лица и доносятся «здравия желаю…ство», в ответ на генеральские приветствия. Вот все засуетились, раздались повсюду команды, и по линиям живописно проскакал с своим штабом бравый, жизнерадостный главнокомандующий.

Все это нас, провинциалов, не видевших еще больших парадов, сильно занимает, мы интересуемся и тем, и другим генералом, и в то же время от холода не попадает у нас зуб на зуб, а в воздухе начинают носиться снежинки.

Крепостная пушка, напоминая всему Петербургу о полдне, гулко прошумела на Марсовом поле, и тотчас же от Инженерного замка показалась группа всадников. Как по шнурку на люстрах пробегает огонек, так и нервное «смирно» пробежало по войскам и замерло где-то за Мраморным дворцом. К нам приближается государь. Мы держим ружья на-караул и вытягиваем невольно головы, чтобы лучше рассмотреть дорогие черты человека, которого с раннего детства научились беззаветно любить.

По всему громадному Царицыну лугу, заполненному войсками и народом, пронесся какой-то исполинский вздох, а затем вместе с гимном и встречным маршем загремело радостное «ура!». Вот уже государь перед нами, знамя склонилось, большие серые глаза внимательно обводят юнкеров и, несмотря на гул и гром, наше чуткое ухо ясно различает, как обожаемый царь, слегка картавя, произносит: «Здравствуйте, господа», и мы изо всей мочи отвечаем на приветствие. Отовсюду доносятся звуки музыки, верезжанье маленьких флейт и раскаты барабанов. Перед государем уже склонилось знамя 1-го батальона преображенцев, а громадная свита все еще продолжает ехать мимо нас. Кое-кто из них, в особенности иностранцы, внимательно поглядывают на юношеский батальон, а большинство, не поворачивая даже головы в нашу сторону, равнодушно двигается вперед… Крупным галопом проносятся запоздавшие свитские… Государь уже повернул во вторую линию войск, затихнувшее на время «ура» вновь крепнет, и волна его подвигается к нам все ближе и ближе, пока и наш батальон не присоединяется к общему стихийному клику.

Объезд окончен. Все стихло. Мы видим, как от царевой свиты отделяется главнокомандующий и красиво на буланом коне с пушистым хвостом подскакивает к середине фронта. Звонкая отчетливая команда главнокомандующего: «батальоны кругом», доносится до нас, и в воздухе виднеется его поднятая сабля. И наш насторожившийся полковник и много еще таких же полковников в эту минуту громкими голосами запевают: «батальон кру!..» На этом слоге они застывают и, точно загипнотизированные, смотрят на блестящий конец сабли главного начальника. Вот он опустился и повсюду раздались неравномерные окрики: «гом!» «том!..» Нас отводят назад, но недалеко, надо спешить, так как мы начинаем церемониальный марш. Полковник горячится, поворачивает несколько раз батальон; наконец, вводит его «в линию желонеров», офицеров гвардейского инвалида, и обиженным, сдавленным голосом кричит: «на месте». Пользуясь прикрытием конвоя Его величества юнкера стараются подравняться. Равнодушнейший из смертных, ротный командир спокоен вполне, и это внушает к нему почтение молодежи; не обращаясь лично ни к кому, он негромко повторяет: «не волноваться и не расхлёбываться». Но мы и не собираемся расхлёбываться, по кадетской привычке не отделяемся от товарищеского локтя и держимся довольно стройно. Недалеко от меня юнкер старшего класса, «из штатских», идет как-то «между тактом».

— Ш-ов, не танцуйте! — слышится окрик гиганта офицера С-о.