на психику. Возможно, стоило бы даже пристрелить пару беглецов, чтобы предотвратить панику. Но это было бы совсем другим делом, и к этому можно было бы отнестись с пониманием. Если бы ему пришлось оказаться в расстрельной команде, он бы сделал все как надо, наравне со всеми остальными, и всем было бы плевать, что это работа для палачей.

Он забыл повидать Эванса, да и слишком поздно было. Эванс, скорее всего, уже был загружен своими прямыми обязанностями по обеспечению быта для майора. Шэма и Мартлоу он нашел на углу, но сержанта Тозера с ними не было, они не смогли его разыскать. Берн сказал, чтобы они ждали, пока он заглянет в маленький ресторанчик, где раньше один раз уже обедал. Зашел и тут же появился обратно, но уже с девчонкой лет семнадцати, и неожиданно для Шэма и Мартлоу пошел с ней по улице совсем в другую сторону, нежно ведя ее под ручку.

— Ну не пидор? — воскликнул Мартлоу. — Хоть бы мне познакомиться с какой французской сучкой.

— Ну а я не намерен здесь его дожидаться, — угрюмо заявил Шэм, — пошли в кафешку, выпьем.

— Чой-то он какой-то не такой с тех пор, как пошланговал в канцелярии. Ладно, поехали, закинемся по маленькой.

Они зашли в кабачок и под vin rouge[57] и гренадин высказали друг другу то, что думают о Берне на самом деле, об изменениях его характера и о том, что эти изменения в последнее время все больше бросаются в глаза. А минут через двадцать появился Берн и, улыбаясь, поинтересовался, готовы ли они.

— И где тебя носило? — с возмущением спросили они в один голос.

— А че это с вами? — с удивлением поинтересовался Берн. — Я за сержантом Тозером ходил, что же еще. Он ждет в ресторане.

— Мы думали, ты слился с девчонкой, — сказал немного смущенный Шэм, — и бросил нас здесь.

— Ясно как день, ваши мозги опять встают раком, — ответил Берн. — Видит бог, вовремя я вернулся. Вот уж не думал, что вас так развезет за десять дней.

Их возмущение его нисколько не обидело; если в первый момент он и был немного задет, то тут же забыл об этом и теперь только дружески подкалывал их. Сержант Тозер был рад его возвращению, а еще ему просто понравилась эта маленькая закусочная, едва ли тянувшая на звание ресторана. Здесь было гораздо лучше, чем в большом шумном зале кабака. Здесь предлагались лишь два блюда — омлет и pommes frites[58], зато давно поджидавшие их мадам-хозяйка с дочерью немедленно украсили стол парой бутылок «Клико». Хозяйка сразу ушла на кухню, дочка намеревалась последовать за ней, но тут уж Берн запротестовал. Она попыталась было урезонить его, но он ничего не желал слышать, и вскоре, хоть и неохотно, она пошла к шкафу с посудой и вынула из ящика таблички с блеклыми зелеными ленточками, и Берн прикрепил их к бутылочным пробкам. На табличках размашистыми, одинаковой высоты буквами было отпечатано: Reservee pour les officiers[59]. Хозяйка быстро принесла еду, расставила блюда на столе и сняла с бутылок таблички, заявив, что не дай бог кто увидит, — ей не нужны неприятности с военной полицией. В конце концов, чтобы не нервировать ее, Берн убрал таблички в карман, заявив, что оставит их себе как сувенир с войны.

Они пили и закусывали в прекрасном, веселом настроении, и Мартлоу круглыми от восхищения глазами провожал каждое движение девчонки, которая их обслуживала. Тем вечером никто больше не появился в кафешке, так что они, имея помещение в полном своем распоряжении, не торопясь расправлялись с вином. Берн подошел к двери на кухню и попросил счет, который вскоре и был представлен хозяйкой через дочку, и он весело уточнил пункты и детали заказа, а потом расплатился. И довольно бесцеремонно расцеловался с обеими хозяйками, сперва с женщиной, потом с ее дочерью.

— Чего ты добивался, целуя старушку? — поинтересовался Мартлоу на улице.

— Поцеловаться потом с дочкой, — весело отвечал из темноты Берн.

Они повернули за угол и направились к баракам. Сержанту Тозеру нужно было на минуту заглянуть в ротную канцелярию, и Берн остался ждать его на улице, а остальные пошли вперед.

— Рановато по койкам, сержант, — сказал Берн, когда тот вернулся. — Пойдемте за барак, сядем, покурим и поговорим. Что за прелесть эта ночь. Взгляните туда, на галерею транспортера, на фоне неба она похожа на горную гряду Гибралтара. А другая тянется в направлении Саина[60]. Вино несколько оживило меня, но не взволновало.

— Мне тоже по башке дало, — согласился сержант.

— Сказать, что мне по башке дало, будет не совсем верно, — заметил Берн. — Оно оживило мою кровь и в то же время подогрело все пять моих чувств. И я снова чувствую себя человеком. Честно и откровенно говоря, сержант, хоть я и не хотел оставаться в канцелярии, но когда старина Томлинсон подкрался ко мне, что твой котяра, и огорошил сообщением, что я возвращаюсь в роту, я был повергнут в уныние. Мое тщеславие было задето, и он, кажется, получил от этого определенное удовлетворение. Но если разобраться, я все время чувствую себя не в своей тарелке с тех пор, как мы покинули Песчаные карьеры.

— Ты бы мог сделать так, чтоб тебя оставили в этой канцелярии, если б хотел там остаться, — отозвался сержант.

— А я и не хотел там оставаться, — нетерпеливо ответил Берн. — Скучно там до смерти. А по мне, лучше быть уставшим, как собака, чем скучать до блевоты. Мне нравится быть с моей ротой. Мне нравится ее шикарность, даже если она пуста, как барабан. А если б я подольше остался в канцелярии, превратился б в шланга. Я мог попросить штаб-сержанта или даже адъютанта отправить меня назад в роту, но я не попросил, потому что хотел откосить от тягания этих газовых баллонов. Как есть стал шлангом. Я б не возражал хорошенько пошланговать в роте, тем более я думаю, что заслужил небольшой отдых. Это, как говорится, игра такая.

— Ну ты только ко мне не лезь с такими играми, — отвечал сержант с ноткой тревоги