– Салам, брат…

– Салам…

– Че, пойдем, потрясемся сегодня?

Москва – огромный, равнодушный и чужой город. Но даже тут можно встретить единомышленника, единоверца. Того, с кем ты говоришь на одном языке.

Брата…

Москва – это город, полный соблазнов, но вместе с тем и опасностей. Соблазны – это доступные девицы, скоростные машины и в общем и целом – деньги. Которых в Москве хоть ж… ешь. Совсем не как в Махачкале. А опасности – это МВД и ФСБ, в отличие от местных – совершенно чужие и с которыми не договоришься. Ну и местные. Русские слабые, они слабее даже дагестанских русских, которые живут в прибрежных городах и которых не так мало. Но бывают случаи, когда палку перегибают – и тогда русские восстают, а власть принимает меры. Причем в этом случае власти плевать, виновен ты, не виновен. Нужна демонстративная расправа – и она состоится. Ну или… в горы.

Наконец, Москва это убежище. Для тех, кто больше не хочет жить в Дагестане и помнить, кто чей родственник, кто из какого клана – и тому подобные детали, без которых жизнь в дагестанском обществе просто немыслима. В Москве всем всё равно, кто ты, кто у тебя родственники. В Москву едут обесчещенные на родине девицы, которым найти нормального мужа уже не светит. В Москву перебираются потерявшие авторитет парни. В Москву перебираются бизнесмены, которым надоело платить, помимо налогов, еще и откат властям и закят «лесной налоговой». Наконец, в Москву перебираются те, кому не находится места в этой прикаспийской республике с быстро растущим населением, – и Москва принимает всех. Может, поэтому она стала крупнейшим городом Европы, обогнав даже Стамбул…[41]

– Не… не хочу.

– А че так?

– Нездоровится. Съел чего-то.

– Вах, брат, мясо надо есть. Мясо…

– Да ем я мясо…

Так, Магомеда признали бы лехом… то есть лохом, некультурным селянином и вообще человеком, с которым не стоит иметь никаких дел. Если бы не размеры – Магомед имел рост сто девяносто пять сантиметров, как и многие – ходил в качалку, занимался спортом, и в махаче мог выстегнуть кого угодно…

– Ладно, брат, не теряйся…

Хлопнула дверь. Денег особо тоже не было – и потому они снимали квартиру на двоих.

Магомед выждал десять минут, посмотрел на часы – и хворь как рукой сняло. Он начал быстро одеваться.

Как Магомед принял радикальный ислам…

Вопрос, конечно, интересный и отнюдь не праздный, потому что от этого зависит, будем мы жить долго и счастливо в столице нашей Родины или в один прекрасный день нас вырежет в собственных домах бородатое зверье. Совсем не просто так представители духовных управлений некоторых азиатских стран жалуются, что в общем-то нормальные парни отправляются в Москву на заработки, а возвращаются законченными ваххабитами. Это на самом деле так – и причин тут несколько.

Первая причина – Москва уже много лет является приоритетной целью для разведок многих стран мира, начиная от ЦРУ США и заканчивая саудовским Мухабарратом. И неправильно считать, что саудовский Мухабаррат – это что-то несерьезное. На самом деле – в большинстве арабских и африканских стран разведку ставили или британская MI6, или бежавшие из Европы сотрудники РСХА (а в арабском мире «Майн Кампф» можно найти на любом базаре, а если ты носишь с собой фотографию Гитлера, найдутся дуканщики, которые бесплатно угостят тебя чаем[42]) или сотрудники восточногерманской Штази или румынской Секуритаты. А возможность вербовать не за деньги или билет на Запад, а по идеологическим мотивам – делает разведки исламских государств столь же опасными, сколь и Коминтерн в тридцатые годы прошлого века…

И потому в Москве целенаправленно действуют исламские фонды, проповедники, братства и партии, распространяют литературу, приглашают на дискуссии, предлагают бесплатно выехать туда-то и туда-то. На это хватает денег – в Москве достаточно богатых мусульман, и все они, по своей воле или нет, отдают часть денег на джихад. Кроме того, в Москве все говорят по-русски, и проще организовывать пропаганду на одном языке, русском, нежели учить несколько десятков мелких и малоизвестных языков и переводить на них литературу. Совсем не просто так русский догоняет по популярности арабский среди боевиков ИГ, и многие перехваты показывают, что среди командного состава русскоязычные – большинство.

Второе – это отношение людей.

В девяносто первом рухнул Советский Союз, и рухнула вся его идеологическая надстройка, в которой важное место занимал тезис о пролетарском интернационализме: людей требовалось делить не на нации, а на классы. Конечно, сейчас, после всего произошедшего, после Сумгаита и Оша, после Нагорного Карабаха, после того как резали русских в Таджикистане и Чечне, все это выглядит до боли наивным и глупым… вот только лучшего пока никто не предложил. Как разным людям и разным народам уживаться вместе, притом что другой земли ни у тех, ни у других нет, это не квартира – не разъедешься.

Республики Средней Азии не пригласили в Вискули, а просто поставили перед фактом. Сбросили с довольствия. В Таджикистане началась кровавая гражданская война, в остальных местах – могла начаться. Разгородились границами – но по обе стороны были люди, говорившие по-русски. У кого-то была работа, у кого-то ее не было.

Вот и поехали на заработки. Это было и раньше, но было легально – а теперь нелегально. Со всем букетом, какой прилагается к этому, – изнасилования, убийства, драки, наркотики. Можно организовывать сколько угодно Движений против нелегальной миграции, но при этом надо понимать одну простую вещь. Если у тебя зарплата две тысячи долларов, а у соседа – сто, то покоя не будет. Хоть как.

Москвичи относились к гастарбайтерам с презрением, иногда ненавистью. У гастарбайтеров, находящихся в стране нелегально, не было никакой защиты ни от чего – ни от кидка работодателей, ни от полиции, ни от «бритоголовых». Так они начали собираться вместе, создавать сообщества. А потом появилась идеология – ислам. Радикальный ислам. Радикальный ислам – это сеть хавала, по которой можно перевести деньги домой. Радикальный ислам – это возможность выехать за границу, если совершил преступление – на джихад выехать. Радикальный ислам – это противостояние исламу обычному, служителям которого далеко не всегда свойственно то благочестие, которому они учат других[43].