Глядя теперь на ее исхудавшее тело, сидящее в моей машине, пока мы уносимся по шоссе в темноту, я понимаю, что тот прогресс, которого она достигла за последние десять лет, был зачеркнут тем, что произошло Четвертого июля. Это я был виноват в том, что она снова заболела. Больше некого было винить.

— Итак… мы едем на дачу, — говорю я, снижая скорость до тридцати миль в час, следуя дорожному знаку несмотря на то, что мне хочется резко надавить на газ и тем самым, может быть, привлечь к себе внимание какого-нибудь полицейского, который остановит нас. Но я не делаю этого, потому что боюсь того, как может повести себя Эмбер. Ее маленькие руки все еще сжимают пистолет, направленный на меня.

— Ты угадал правильно, — говорит она, все еще глядя перед собой в лобовое окно. — Поздравляю. А в награду можешь заткнуть свой гребаный рот и ехать дальше.

— Эмбер… — говорю я, отчаянно пытаясь найти нужные слова, чтобы достучаться до нее. Чтобы заставить ее отказаться от ее плана, в чем бы он ни заключался.

— Сделай мне одолжение, — цедит она. — Перестань произносить мое имя. Каждый раз, когда ты делаешь это, я боюсь, что меня вырвет. Мне хочется сунуть дуло тебе в глотку и нажать на курок. — Ее грудь вздымается. — Может быть, это заставит тебя понять, что я чувствую. Что ты сделал со мной.

— Я думал, что ты тоже этого хотела, — тихо произношу я, и она разражается смехом.

— Так я этого хотела, да? — презрительно говорит она. — Ты так думал, когда я попросила тебя подождать? Остановиться? Когда я сказала, что не хочу?

Я затих, прокручивая в голове ее слова и стараясь вспомнить, что она говорила мне той ночью и когда именно она это произнесла. Но единственное, что я вспоминаю, — как она коснулась губами моей щеки, когда я подошел к ней там, в дворике. Как мы танцевали, как она поцеловала меня, а потом взяла за руку и повела в дом, в ту спальню, сказав, что хочет остаться со мной наедине. Я помню, как она толкнула меня на кровать. Я помню жар ее тела и сладкий вкус ее поцелуев. Я помню, как она была охвачена желанием, как ее тело терлось о мое. И чувства, которые охватили нас, были такими приятными, сильными и правильными. Я помню, как мне на ум пришли те слова, которые сказал отец в то утро, когда заявился ко мне. И я еще подумал, что, если мы с Эмбер будем вместе, он наконец убедится в том, как заблуждался на мой счет.

Но когда на следующий день я проснулся рано утром, с больной головой, один все в той же комнате, я сразу вспомнил, как задрал юбку Эмбер и стянул с нее трусики. Я помнил, как я вошел в нее, а потом попытался сообразить, что произошло после этого. И меня охватила паника, когда я осознал, сколько же я выпил, если это заставило меня отключиться. Я понятия не имел, куда или когда ушла Эмбер. Мои джинсы и трусы были все еще спущены ниже колен. И во рту было сухо, словно там был комок шерсти.

— Я был мертвецки пьян, — говорю я, понимая, что это самое плохое оправдание. Но оно было единственным из всего, что я мог сказать в свою пользу.

— Мы оба были пьяны, — отвечает она. — Но я сказала тебе остановиться. А ты все равно меня изнасиловал.

Я вздрагиваю, услышав это слово. Я и не представлял, что произошедшее между нами может быть названо именно так. Почти пять месяцев я убеждал себя, что такое случается постоянно. Эти связи по пьянке между мужчинами и женщинами. Причем оба помнят разные версии того, что произошло. А женщины позже начинают жалеть о случившемся и обвиняют мужчину в изнасиловании, чтобы их не так мучила совесть. Но я не могу допустить, что Эмбер настолько мстительна. Даже несмотря на то, что воспоминания о том вечере окутаны туманом, я не могу представить, что она так истолковывает случившееся. Не могу поверить, что она станет лгать мне. Тем не менее я все еще пытаюсь найти себе оправдание, доказать, что секс был единственным, чего мы оба хотели в тот момент. Я вспоминаю, как мы танцевали, как целовались, и что бы она сейчас ни говорила, я не слышал, чтобы она хоть раз сказала слово «нет».

Следующие полчаса мы едем в полной темноте. Пока не выезжаем на горную трассу, которая ведет нас к тому месту, куда хочет попасть Эмбер. Бо́льшая часть основной дороги между пригородами и дачей Брайантов была размыта наводнением больше десяти лет назад. И поскольку власти не спешили ее восстанавливать, единственный путь, ведущий к даче Брайантов, пролегает через горы, что удлиняет дорогу по меньшей мере еще на час.

— Ты уверена, что безопасно ехать здесь в такой темноте? — спрашиваю я, зная, что дорога местами подходит к самому краю крутого обрыва.

— Мне наплевать, — отвечает она. — Включи ближний свет и продолжай ехать.

Я делаю так, как она просит, и очень медленно продвигаюсь вперед, стараясь держаться как можно дальше от края дороги.

— А Дэниэл знает, где ты? — спрашиваю я. Я хочу, чтобы она говорила со мной. Может быть, это заставит ее осознать, что то, что она делает, — просто сумасшествие.

— Мы с Дэниэлом разорвали помолвку еще в июле.

— О, прости. Мне очень жаль.

Я испытываю шок, услышав об этом. Но потом соображаю, что, если бы они все еще были вместе, Дэниэл, скорее всего, уже давно объявился, чтобы дать мне хорошего пинка под зад.

— Нет, тебе не жаль, — резко сказала она. — Так что заткнись. Я не хочу, чтобы ты говорил о нем.

Я подчиняюсь, и следующий час мы едем в полной тишине. Когда мы наконец подъезжаем к воротам дачи, Эмбер выпрыгивает из машины, чтобы открыть замок, и когда она исчезает из виду, я на мгновение испытываю искушение дать задний ход, оставив ее одну, в лесу и в темноте. Но даже сейчас я не хочу подвергать ее опасности. Я чувствую себя отчасти виноватым в ее бедах. По меньшей мере, я явился причиной того, что такая важная для нас обоих многолетняя дружба была разорвана.

Эмбер возвращается в машину, и я трогаюсь с места и везу нас к мостику, ведущему к дому. Земля покрыта ноябрьским рыхлым снегом, но моя машина легко едет по нему, и спустя несколько минут я припарковываюсь на вершине небольшого холма, у подножия которого стоит сам дом. Я глушу мотор, и почти сразу же холодный воздух начинает просачиваться через окна, остужая салон.

— Что теперь? — спрашиваю я Эмбер, которая не проронила ни слова после того, как велела мне заткнуться и не сметь говорить о Дэниэле.

Она поворачивает голову и смотрит на меня. Ее ореховые глаза выглядят почти черными, а темные круги под глазами кажутся синяками.

— Ты призна́ешь свою вину, — говорит она.

Ее голос звучит как-то отчужденно, словно он не связан с ее телом, и я начинаю беспокоиться, что у нее, возможно, какое-то серьезное психическое расстройство. И хотя я могу легко справиться с ней физически, если захочу, я представляю, какая бешеная ярость владеет ею, если она решила зайти так далеко. И несмотря на то, что наши с ней отношения разорваны, я все еще люблю ее. И, наверное, буду любить всегда.

— Я не хотел причинить тебе боль, — беспомощно говорю я.