— Почему это? — спросил Алек, оторвавшись от бульона. В животе у него урчало, словно говоря, что неплохо было бы получить что-нибудь посущественнее.

— Высокопоставленные пленимарцы предпочитают чистокровных рабов. Точно так же, как и лошадей и охотничьих собак, — тихо сказал Кенир, и в его голосе было больше покорности, чем горечи:- Яшелов обычно покупают торговцы, либо для домашнего хозяйства, или в бордели, ну или в деревню в качестве грубой рабочей силы. Тебе же так несказанно повезло.

На это можно было бы возразить.

— Есть ли в доме ещё фейе? Я видел какую-то женщину в вуали.

— Нас немного. Это — Рания, няня детей.

Он забрал у Алека пустую чашку и дал ему другую, с водой.

— Тебе надо выпить это, и ещё чашку.

Он поднял деревянный кувшин:

— Илбан не собирается причинить тебе никакого вреда, но все эти очистительные процедуры тяжеловаты для организма.

— Скажи, правда ли, что так происходит вот из-за этого? — Алек коснулся амулета на своей шее.

На ошейнике самого Кенира не было никаких украшений.

— Не волнуйся. Илбан никогда не стал бы причинять тебе вреда.

— Да что ты говоришь? Посмотри-ка на мои ноги.

— Это всего лишь наказание. Каждый из нас прошёл через это. Но илбан, как хозяин, весьма добр. Теперь позволь мне осмотреть твои клейма.

Алек протянул руку, и Кенир развязал повязку. Рана от ожога была чистой и быстро заживала. Вокруг болячки осталось лишь небольшое покраснение.

— Я всё время хочу есть. Ихакобин вообще-то, дает рабам мясо?

Кенир остановил его взглядом:

— Даже если мы наедине, тебе следует говорить об илбане с почтением. Что, если он послал кого-то подслушивать? Насчёт же мяса, — Кенир покачал головой: — ты раб, Алек, так что должен быть благодарен илбану за то, что имеешь. Не могу припомнить, когда я сам пробовал его в последний раз. Считается, что это делает нас более покорными. Алек вовсе не чувствовал себя покорным, зато обиженным и голодным — да.

Кенир наложил на ожоги приятно пахнущий бальзам.

— У них куча способов укротить нас, маленький брат. Они превратили это в настоящее искусство. Я слышал, что хуже всего приходится тем, кто имеет явную склонность к магии.

— Тогда можно считать, что мне ничего не грозит. У этого помойного ведра больше магических способностей, чем у меня. Кажется, мне ещё следует быть довольным. Раб на судне показал мне шрамы от бича. И то, что осталось после кастрации. По крайней мере, со мной такого не сотворили.

Кенир сосредоточенно разматывал повязку на ноге Алека. Она промокла и присохла к ране.

— Пока ещё, да, — пробормотал он.

— Что значит "пока ещё"? Он обещал, что не сделает этого!

Кенир пожал плечами:

— Ну, может быть илбан намерен получить от тебя потомство или продать тебя, когда закончит с тобой. За нетронутых молодых рабов часто дают лучшую цену.

Алек тревожно обдумывал его слова.

— Он сказал, что ему нужна от меня лишь моя кровь.

— Ну что ж, в конце концов, илбан — алхимик. Зачем-то она ему, видимо, нужна.

Он наклонился вперед, чтобы закончить с грязной повязкой на ноге Алека, и его туника, съехавшая с одного плеча, обнажила старые побелевшие шрамы от плетки, точно такие же, как и те, что Алек видел у фейе на борту корабля работорговцев.

— Это он сделал это с тобой? — спросил Алек.

— О, нет! Илбан не первый мой хозяин.

— Ты тоже не желал им сдаваться?

— Это сделано для моей же пользы.

— И тебе тоже…? — все еще в шоке от того, что узнал от Кенира, Алек непроизвольно глянул на его подол.

Кенир вскинул глаза: — Никогда не спрашивай об этом раба! Ты понял? Никогда!

— Прости. Я спросил, не подумав.

Кенир вздохнул и вернулся к работе.

— Тебе это всё в новинку. Иногда и я забываюсь и не думаю об этом. Я здесь уже очень давно, как видишь.

— Прости, — сказал снова Алек, чувствуя себя ужасно неловко. Реакция Кенира была красноречивее слов.

— Пей свою воду.

И пока Кенир заканчивал с перевязкой и собирал грязные бинты и пустую посуду, они больше не обмолвились ни словом.

— Я не хотел оскорбить тебя, — рискнул нарушить молчание Алек, когда Кенир, стоя перед ним, повязывал свою вуаль: — Тебе пора уходить?

Мужчина наклонился и погладил его по волосам. Инстинктивно Алек прикрыл глаза и прильнул к его руке: кажется, прошли годы, с тех пор как чья-то рука так ласково касалась его.

Кенир печально улыбнулся и провел пальцами по щеке Алека:

— Я вернусь, как только смогу, обещаю. Только делай то, что тебе говорят. Для тебя же лучше, если сделаешь это, и тогда, возможно, илбан даст тебе больше свободы в доме.

Он вышел, прихватив с собой светильник. Алек нащупал в темноте кувшин. Лекарство заставило его мучиться от жажды.

Что он имел в виду? Больше свободы? Алек натянул стеганые одеяла до самого подбородка. Лучик лунного света просочился через решетку, и он увидел в воздухе пар от своего дыхания.

Он знал, что не должен сейчас тешить себя напрасными надеждами, но Кенир, хотел он того или нет, дал ему много полезной информации. Здесь было по крайней мере ещё двое, подобных ему, и если бы он смог усыпить бдительность… илбана… чтобы тот разрешил ему свободно перемещаться по дому, как это, очевидно, было позволено Кениру и няне, тогда рано или поздно он смог бы найти способ бежать. И учитывая весьма реальную угрозу кастрации, "рано" было предпочтительнее. Итак, рассуждал Алек, он будет изображать послушного раба и пить лекарства, и использовать каждую возможность, чтобы как следует изучить расположение дома. Но ему следует быть очень осторожным. Ихакобин дал ему понять, что знает слишком многое о прошлом Алека, чтобы так легко дать обвести себя вокруг пальца.

Зарывшись поглубже в теплые одеяла, он поцеловал ладонь и прижал её к сердцу. Держись, тали, и не думай, что я забыл о тебе. Я выберусь отсюда и найду тебя, чего бы мне это ни стоило.

Когда он уже засыпал, в надежде, что ему приснится Серегил, ему пришла в голову мысль, что надо бы спросить, что же сталось с другими рабами, о которых упоминал Кенир: с теми, которые были угодны хозяину.

— ХАБА? -

Прохладные пальцы и аромат духов Азриэль вынесли Серегила на поверхность из бездны забвения. Во сне он видел её лицо, озаренное мимолетной улыбкой, доброе, каким оно бывало почти всегда в те годы, что она выращивала его. Но были сны, когда он снова был мальчишкой, и снова стоял перед судьями в Сарикали в перепачканной кровью тунике, а его сестра плакала.