— А ну покажись! — завопил он: — Скажи, почему я здесь, ты, проклятый трус! Выпусти меня отсюда, позорный кусок дерьма!

Но единственным ответом ему был удар кулака снаружи и приглушенный смех.

— Ублюдок! — Серегил скатился по стене и уронил голову на руки, едва сдерживая рыдания:

— Грязные ублюдки!

Алек не умер!

А если да?

Нет, нет, нет!

Что, если я никогда этого не узнаю?…

Ослабевший, истерзанный страхами и вконец измученный, он зажал руками рот и заплакал.

ВЗАИМООТНОШЕНИЯ АЛЕКА С Ихакобином оставались неизменными. Через день его забирали в мастерскую и меняли амулет в соответствии с новым лекарством. Всякий раз оказываясь вне стен своей каморки он выискивал пути бегства, но пока это не представлялось возможным. Каждую минуту вне камеры с него не спускали глаз. И если бы все так продолжалось и дальше, его бы вынудили на отчаянную попытку силой прорваться через один из внутренних дворов, а там — будь что будет.

Тот дворик, между основным домом и мастерской алхимика, представлялся лучшим из возможных вариантов, и он запомнил там каждое дерево, каждый камешек, и каждую виноградную лозу. Фонтан в стене был очень кстати, ибо был оплетен кустами роз, поднимавшихся к самой стене мастерской. Конечно, там он наверняка раздерет себе кожу на руках и ногах, но то была цена, которую он был готов заплатить.

Алхимик выглядел весьма довольным, когда на другой день после разговора с Кениром Алек без сопротивления опустошил серебряную чашу. Оловянный амулет сменил железный, затем — медный.

Несколько дней Ихакобин даже не тревожил Алека "пламенным заклинанием" крови, и сегодняшний день не был исключением. Как только Алек выпил настой, алхимик кивнул стражам и отправился к кузне.

— Илбан, можно задать один вопрос? — поспешно спросил Алек, ибо стражники уже нависли над ним.

Ихакобин удивленно обернулся к нему:

— Что такое?

— Этот раб, которого зовут Кенир, он говорит, что это очистка. Прошу Вас, илбан, скажите, от чего Вы очищаете меня?

— Он так сказал? Что ж, неважно, — усмехнулся Ихакобин, поворачиваясь спиной и кидая использованный амулет в кузнечный горн: — Уверяю тебя, ничего нужного ты не лишишься. В награду за твоё хорошее поведение я приготовил для тебя новую книгу. Алек принял фолиант со смиренным поклоном, и стражи увели его прочь.

Дальше всё так и пошло: один день он проводил у себя в каморке, следующий — в мастерской. Медный амулет сменило что-то, что Ихакобин назвал "софической ртутью", и Алеку предстояло выпить Ртутный Настой. У этого лекарства был самый отвратительный вкус, и у Алека слегка подвело живот, но даже в теперь, он нашел, что чувствует себя великолепно, несмотря на своё положение и совсем не сытную пищу. Его сознание было предельно ясным, он чувствовал себя гораздо сильнее, хоть и давно не ел мяса.

Он надеялся снова увидеть Кенира, но день прошел как обычно, а он так и не появился. Не зная, чем себя занять, Алек принялся листать новую книгу. То была история появления первого Верховного Жреца. Его резиденцией, если верить автору, стал Пленимар, а Скала была отодвинута на задний план, ибо как раз вела несправедливую войну за господство над всеми Тремя Государствами и священным островом Коурос.

Алек, зевая, едва осилил полкниги, а затем беспокойно заметался по комнате, прислушиваясь к звукам снаружи и отчаянно желая оказаться там. Он был бы счастлив хоть работать в кухне, хоть колоть дрова — что угодно, лишь бы не сидеть без дела!

Следующий день был точно таким же, как и предыдущий. Алек был слишком обеспокоен, чтобы читать, и решил скоротать время, шагая и делая упражнения, развивающие силу: их показал ему Серегил в те долгие зимние месяцы в хижине. Когда настанет время бежать, он должен был оказаться во всеоружии. И алхимик, сам того не подозревая, здорово помог ему, подумал он с улыбкой. О как это будет приятно, поблагодарить его за всё — ножичком!

Когда он делал приседания, чтобы накачать ноги для прыжка, его глаз наткнулся на какие-то царапины внизу двери, вдруг высветившиеся удачно упавшим лучом света и видные лишь под особым углом. На первый взгляд это напоминало беспорядочный узор, но при более близком рассмотрении оказалось, что это надписи, причём в основном на языке ауренфейе. Чтобы их прочесть, ему пришлось улечься на живот, измудрившись не загораживать себе свет.

Надписи были сделаны очень грубо и едва читались, и Алеку представилось, что автор этих строк должен был писать их лежа: возможно, лишенный последних сил? Чем же это писали? Он провел по царапинам пальцем, ища начало строки, и смог разобрать: "Малис, сын Кориса". Чуть ниже было другое имя, заставившее его сердце пропустить удар, оно читалось легко: "Кенир, потерявший надежду". А дальше — в самом углу двери: "Улия, дочь Понии, да будет проклят…". На этом надпись обрывалась. "Тебе не дали дописать", — задумался он, — "или не хватило духу докончить?"

Он осмотрел дверь до самого низа и нашел еще более дюжины таких надписей: некоторые с именами, другие — анонимные — выражали опасение, печаль, отчаянье. Несколько проклятий были адресованы конкретно Ихакобину, называя его по имени. В других были крошечные полумесяцы — символ Ауры — словно бы выдавленные ногтем.

Это же те, кто был тут до меня, но где они все теперь? Почему остались лишь Кенир, да та нянька?

Он нашел чистое местечко и ногтем большого пальца выдавил полумесяц и собственное имя: Алек, сын Амасы. Он сел, посасывая натруженный ноготь. Это был сиюминутный порыв — оставить здесь и свое имя, и он вдруг пожалел, что сделал это. Все, чьи имена были в этом списке, исключая Кенира, исчезли, и судьба их была неизвестна. Неужели и его ожидает та же участь?

Той ночью ему снились кошмары — сражения, убийства и отчаянное бегство сквозь лесные дебри. Ему даже приснилось, что он убежал и нашёл Серегила. В том сне он крадучись пробирался через дом, в темноте, пробуя каждую дверь, но все они оказывались заперты, пока не нашёл одну — наверху — которая оказалась открытой. И именно там был Серегил, ждущий его с распростертыми объятьями и с такой родной кривой усмешкой. Алек бросился к нему, но проснулся прежде, чем они смогли коснуться друг друга. Сон был столь ярким, что он ещё долго лежал с открытыми глазами и сильно бьющимся сердцем, вновь предаваясь отчаянию. Если он пропадет тут, как все остальные, Серегил даже не узнает, что с ним сталось! Сейчас он был не более чем именем, нацарапанным на двери, затерянным во мраке этой несчастной каморки.

У двери мастерской Ихакобина на следующее утро они немного задержались. Когда стражи, наконец, ввели его внутрь, он увидел, что алхимик не один. Очень высокий бородатый человек, одетый в красный камзол, стоял рядом с небольшим разрисованным знаками шатром в дальнем конце комнаты. Его глаза были темны и жёстки, и он пронзил Алека, занявшего свое обычное место возле наковальни, острым взглядом. Незнакомец ещё немного поговорил с Ихакобином, не сводя с Алека глаз. Когда они закончили, Ихакобин обернулся к Алеку и улыбнулся.