– И всё?

– И всё. Никакого личного с ним знакомства, никаких разговоров, прокламаций…

– Был суд?

– Нет, всё решило Особое совещание во внесудебном порядке. Пять лет высылки на Кавказ. Два года уже прошли, но ваши любят продлевать срок ни за что…

Разговаривая, Атаманцева ловкими пальцами привычно размотала повязку.

– Потерпите, сейчас будет больно.

Сильным рывком она оторвала запёкшийся кровью кусок. Лыков даже не вздрогнул.

– Вы сильный мужчина, – похвалила она его. – Не только в смысле мускулатуры.

– Привычка.

– Скажите, это вы застрелили Гамзата-пушикчи?

– Да.

– В прошлом году он зарезал моего мужа на дороге в Гуниб. А тело сбросил в пропасть. Пришлось хоронить его в закрытом гробу.

– Мне очень жаль.

– А мне – нисколько! Если откровенно, я даже ему благодарна. Как ни страшно для вас это звучит… Мой супруг был домашний деспот. Тот факт, что мы там, на курсах, изучали анатомию… Значит, видели голых мужчин… Ну, вы догадываетесь – за это многие считают нас женщинами дурной нравственности. У моего благоверного это сделалось манией.

Озадаченный сыщик молчал. Между тем Атаманцева вынула из саквояжа иглу, нить и принялась деловито прокаливать жало иглы на пламени лампы.

– У входного отверстия рваные края, лучше их зашить, чтобы ткани быстрее срослись, – пояснила она. – А выходное отверстие почему-то аккуратное…

– Это я сделал, шомполом. Вытолкал пулю из канала, и куски материи затем.

Докторша поглядела на Лыкова с удвоенным интересом:

– Снова вы меня удивляете. Давненько уж мужчины меня не удивляли! Они обычно плохо переносят боль. Намного хуже, чем мы, женщины.

– Вы, кажется, вообще недолюбливаете мужчин?

– Вот ещё глупости! – фыркнула Атаманцева. – Для чего же ещё жить, если не для любви?

Лыков начал уже чувствовать неладное. Между тем Лидия Павловна в три стежка ловко и аккуратно стянула рану и заметала нить; осталось только отрезать её кончик. Однако эскулапка не стала прибегать к помощи ножниц, хотя Лыков и видел их в её саквояже. Она прижала к себе руку Лыкова, прильнула губами и ловко откусила нить возле самого основания. Сыщик не почувствовал никакой боли; ему даже было приятно. Закончив с шитьём, «жевешка» не отпустила руку сыщика, а продолжала прижимать её к своей груди. Алексей чувствовал, как под его пальцами часто-часто стучит сердце докторши. Ситуация сделалась весьма двусмысленной. Я же женат, подумал он. Я не должен! Ах, Варенька! Но отдёргивать руку ему уже не хотелось…

– Ну, как? – Атаманцева требовательно заглянула в глаза коллежскому асессору. – Всё хорошо?

– Да. Благодарю вас.

Наконец, Алексей решился освободить руку, но его держали крепко.

– Послушайте, – начал он просительным тоном, – отпустите уже меня. Я женат. У меня двое детей. Два мальчика…

– Мне всё равно, хоть три девочки.

– Но я люблю свою жену!

– Да и любите на здоровье. Но только она там, далеко, а я здесь. Или я некрасива? Не в вашем вкусе?

– Вы очень интересная женщина! Но… я же не свободен!

– Какие глупости вы говорите. Это условности. Которые ничегошеньки не значат между прогрессивными людьми.

Не избалованный женским вниманием, Лыков был сильно озадачен. Никогда ещё его не соблазняли столь откровенно и настойчиво. Он решил действовать по-другому.

– Лидия Павловна! Там, за дверью, стоит барон Таубе. Он красавец, согласитесь, и он холост. Возьмите себе его! Право, Виктор Рейнгольдович много достойнее меня.

– Знакомый тип мужчины! – отвечала докторша недовольно. – Ваш барон смазливый развращённый самец. Он так на меня глядел, словно я должна была отдаться ему тут же, на пороге. Оставляю его для светских потаскух. Мы, прогрессивные женщины, смотрим на душу мужчины. А не на его внешность. А вы, Алексей Николаевич, просто не знаете себе цену. Любили ли вас когда-нибудь? Скажу правду: ни одна женщина не устоит пред вами, увидев ваш торс! Любая! Любая станет хотеть вас, как хочу сейчас я. И не собираюсь этого стесняться, слышите? Не смейте больше говорить мне про вашего противного барона!

Но тут за дверью, совсем близко, дзенькнула шпора Таубе. Лыков мягко, но настойчиво высвободил руку. Атаманцева тут же встала и принялась укладывать инструменты в саквояж. Потом насмешливо посмотрела на Алексея. Тот почувствовал, что его щёки краснеют, как у гимназиста. Чёрт! чёрт!

– Завтра в полдень явитесь ко мне на перевязку. Ходить вам вполне по силам, и даже полезно. Поняли?

– Так точно, Лидия Павловна.

– Я квартирую в доме вдовы Али-хаджи. Это неподалёку, возле рыночной площади. И не манкируйте медицинским уходом!

Атаманцева удалилась. При этом, в отличие от Алексея, она отнюдь не выглядела смущённой. Эта женщина знала, чего хочет, и шла к цели смело, не обращая внимания на условности. Лыков и Таубе проводили её до ворот, после чего барон сказал:

– Ах, какая! До чего же ей должно быть здесь трудно! С одной стороны дикари-горцы, с другой – наше серое офицерство… И она. Независима, красива… Ты не знаешь, Лидия Павловна замужем? Держит себя весьма свободно, но всякое бывает…

– Вдова.

– Шайтан разбери, она ещё и свободна! Но я почувствовал, что не понравился ей. Уж как старался, стрелял глазами «двойным зарядом»[83]– всё не в прок. Да, Лёха?

– Ну, не знаю. Ты всегда влюблял в себя женщин, толпами.

– Только не эту. Лидия Павловна отнеслась ко мне совершенно равнодушно. Ведь так? Наверняка сердце её занято! У подобных женщин всегда есть друг, наперстник…

Во двор, попыхивая на ходу трубкой, вошёл Артилевский.

– Эспер Кириллович, вы очень кстати! Кто такая Атаманцева?

– Это здешняя «жевешка».

– Понятно; но что она за человек?

– Эх… – войсковой старшина приосанился и тронул себя за ус. – Лидия Павловна дама в наших краях знаменитая. Настоящая эсприфорка[84]! Женщина самостоятельного поведения. Не развратного, а именно самостоятельного.

– А в чём разница?

– Госпожа Атаманцева сама решает, кого ей любить, и не дозволяет себя шапронировать[85]. Очень разборчива и для большинства мужчин абсолютно неприступна. Мне, например, не удалось привлечь к себе её внимания… Но уж если любит, так любит! На зависть другим.