class="p1">Однажды, когда вся семья собралась за столом ужинать, в дом постучали. Отец встал и, громыхая по полу деревяшкой, заменявшей ему протез, медленно поковылял к дверям.

Увидев на пороге инвалида, немец опешил и замялся. Но отец широко распахнул дверь, приглашая пленного к столу. Зная крутой характер отца и почуяв недоброе, Миша прижался к маме, и они замерли в ожидании развязки. Немец немного помешкал на пороге, но, наверное, запах еды притупил чувство опасности: он быстро зашагал к столу.

– Куда! Руки мыть, – крикнул отец по-немецки и указал рукой в сторону умывальника.

– Варя, дай ему мыло, – сказал Петр затихшей и недоумевающей жене.

Не смея ослушаться, мать достала из комода кусочек хозяйственного мыла и протянула немцу.

Пленный умылся и виновато, словно нашкодивший ребенок, подошел к столу.

– Садись, – сказал ему Петр, достал миску, налил в нее суп и отрезал хлеб.

Не веря собственному счастью, немец мгновенно прожевал хлеб и запил его супом, даже не прикасаясь к ложке. Выражение собачьей преданности, глупой улыбкой расползлось по его худому скуластому лицу. Он невнятно забормотал, то ли благодаря, то ли что-то обещая, но отец категорически отказался и немец ушел.

Опомнившись от первоначального шока, Варвара заголосила:

– Ты что делаешь! Они с нами как со скотом обращались, свиньями называли, а ты его кормишь! Ты потерял ногу, а я всю родню, – она громко всхлипнула, собирая брызнувшие слезы передником, и хлюпая носом добавила:

– Зачем тебе нужно, чтобы он рожу отъедал, от нас последние крохи отрывая?

Петр ничего не ответил, только посмотрел на Варю грозно. Она умолкла и тихо рыдала, растирая покрасневшие глаза.

Немец стал захаживать часто. И всякий раз отец сажал его за стол и кормил, невзирая на слезы и упреки жены. Перед тем как отправиться в Германию, пленный зашел попрощаться и подарил Петру медальон с надписью крупными буквами на немецком «Спасибо», и более мелкими: «русскому Петру от немца Гарри Шульца».

– Ну и зачем нам это? – уже по-привычке ворчала Варвара, внимательно рассматривая подарок, словно прикидывая в уме, на что можно будет выменять, – только беду на себя навлекать!

– А затем, что я преподал ему хороший урок, – ответил Петр. – Я на войне ногу потерял, а не человеческое достоинство. Пусть он запомнит, и детям своим объяснит…

– Понял он, как же, – перебила его Варвара.

Отец приоткрыл рот, словно собираясь возразить, но промолчал, забрал медальон и положил в коробочку со своими военным наградами.

Несколькими месяцами позже немец прислал письмо. Петр читал его с гордостью вслух, медленно, по несколько раз переводя каждое предложение. Шульц писал, что работает на фабрике выпускающей ортопедические изделия и хотел бы сделать Петру протез.

Мать снова расплакалась, предрекая беду, но отец, не прислушиваясь к возражениям, снял с себя мерку и отправил ответ.

Спустя неделю Петра вызвали в обком КПСС. Партийным Петр не был, но не чувствуя за собой грехов, собирался в обком с радостью, в надежде на помощь или награду. Он надел хороший костюм, чистую рубашку и даже повязал галстук. Вернулся он поздно мрачный и молчаливый. Не произнеся ни слова, отец достал письмо Шульца, бросил конверт в печку и больше никогда и ничего немцу не писал.

В коридоре послышались шаги и Миша замер. Наконец появилась девушка в белом халате и, вежливо улыбаясь, пригласила Михаила следовать за собой. Перед дверью с надписью профессор Шульц она притормозила и, постучав, зашла в кабинет.

За столом сидел пожилой мужчина с крупным морщинистым лицом. Тяжелый мясистый подбородок спускался складками к толстой шее, придавая хозяину кабинета злобное бульдожье выражение.

Михаил невольно вздрогнул и поежился.

– Вы говорите по-немецки, – спросил Шульц, снимая очки и смотря на Мишу бесцветными голубоватыми глазами.

Миша утвердительно кивнул и Шульц жестом отпустил девушку.

– Садитесь, – он указал на кресло рядом со столом, внимательно наблюдая за Михаилом, пока тот усаживался.

– Ничего утешительного я вам не скажу.

Шульц взял со стола снимок и прикрепил его на стекло.

– У вашего сына мелкоклеточная остеосаркома позвоночника. Это достаточно редкая и очень злая опухоль.

Он ткнул пальцем на светлое пятно на снимке и замолчал.

Миша почувствовал, как сердце дрогнуло, руки похолодели и собранные в кулаки пальцы разжались. Медальон выскользнул и, звеня, покатился по полу. Михаил хотел наклониться и поднять, но не в силах сдвинуться, безучастно смотрел, как медалька покатилась к ногам немца.

– Но, – врач посмотрел на медальон упавший к ногам, на побелевшего Михаила и замолчал.

Не дождавшись никакой реакции от Михаила, Шульц еще раз посмотрел на медальон, лежащий рядом с ботинком, и поднял. По лицу немца пробежала кривая гримаса.

– Это ваш? – спросил он, надевая очки и всматриваясь в написанный текст.

Михаил, молча, кивнул головой.

– Откуда он у вас? – Лицо врача исказилось, щеки еще сильнее отвисли. Он смотрел из-под очков угрюмо и напряженно.

– Подарили моему отцу, – безучастно ответил Миша. Восприняв слова Шульца, как окончательный приговор, он сник, в душе что-то оборвалось, и тупое безразличие охватило рассудок.

– Вашего отца звали Петр? – неожиданно спросил Шульц.

Михаил безучастно кивнул головой.

– А вас зовут…, – он посмотрел сосредоточенно, словно пытаясь вспомнить.

– Михаил, – подсказал Миша и удивленно взглянул на Шульца.

– Ваш отец еще жив? – осторожно поинтересовался Шульц.

Миша отрицательно помотал головой.

Шульц скукожился и пробормотал: «сожалею».

В комнате воцарилась напряженная тишина.

– Я знал вашего отца и бывал у вас в доме, – неожиданно сказал Шульц, – вы, наверное, меня не помните, это было очень давно.

«Тот самый Шульц?», – подумал Миша и снова осмотрел немца пытаясь найти сходство с тем тощим голодным военнопленным, которого кормил отец. Но то ли память подвирала, то ли годы изменили черты лица до неузнаваемости.

– Мне тогда было девятнадцать, как сейчас вашему сыну, – продолжил Шульц, – я был молод, наивен, глуп. А ваш отец. Знаете, он меня очень многому научил.

Шульц снял очки и попробовал скроить на лице улыбку.

– Операция очень тяжелая, но шанс есть. Наши хирурги считают опухоль операбельной. Затем потребуется дополнительное лечение: либо лучевая, либо химиотерапия. Мы этим не занимаемся. Вам придется искать другую клинику.

– Сколько это будет стоить? – спросил Миша, чувствуя, как сердце лихорадочно застучало о грудную клетку.

Шульц поелозил лежащими на столе бумагами и задумался. Его лицо ничего не выражало, и Михаил не понимал, чем занят немецкий мозг: проводит ли он сложную арифметическую калькуляцию или просто погрузился в воспоминания. Наконец бесцветные глаза ожили, и Шульц с достоинством произнес:

– Я возьму на себя оплату операции и содержания вашего сына в клинике.

Миша замер и посмотрел на Шульца недоверчиво