Два.

Интересно, сколько всего рейсте известно ему самому? И каким-таким способом он их заполучил?

Бесков снимает трубку и протягивает ее мне. Сквозь треск издалека пробивается длинный гудок.

Чувствуя себя неуютно под неотступным взглядом портрета, я поворачиваюсь к нему спиной и по памяти набираю Настин номер.

Подруга отвечает сразу. Тревога в ее голосе резко контрастирует с музыкой и взрывами смеха.

– Насть, это я.

– Еська! – говорит она и, видимо, куда-то сбегает, потому что шум вечеринки отдаляется. – Куда ты пропала? Мы себе места не находим! У меня номер не определился. Эмиль тут…

Этот старый телефон имеет один существенный недостаток – каждое сказанное Настей слово сразу становится достоянием ушей всех присутствующих. И сказанное Эмилем тоже – его голос так грохочет в трубке, что приходится держать ее на расстоянии.

– Есения, где ты? Я пришлю за тобой машину.

От скорости, с которой он принимает решения, порой захватывает дух. Я взглядом ищу поддержки Бескова. Он подсказывает ответ довольно изобретательной пантомимой.

– Я нашла квартиру, – расшифровываю я в силу своего понимания. – Очень выгодное предложение.

– Что за предложение? Какая еще квартира? Где ты?

Бесков отчаянно мотает головой, и я тоже начинаю это делать.

– Уже поздно, мне пора. Увидимся. Удачной вечеринки! – речитативом произношу я и жму рукой на рычаг.

Остается Герман. Его номер я набираю с мрачной обреченностью, заранее зная, каким будет результат. Абонент не отвечает. Этот абонент вообще будто сквозь землю провалился!

Я устала, неимоверно устала. И до головокружения хочу спать, но…

– Мне нужно туда.

– «Не знаю, куда?»

В чем-то он, конечно, прав…

– Я найду Германа через его Рейсте Дверей. Они разбросаны по всему городу.

– Он что, дурак? – подает голос Ольга, которая до этого казалась крепко спящей. – Скажи еще, что каждый ведет к его дому. Вот идиотище… Рейсте Дверей – самая предательская вещь. Может, поэтому их убивают чаще прочих… Давно он недоступен?

– Целый день.

Я пытаюсь держать себя в руках, но голос отчаянно вибрирует.

– Подожди раскисать. У него есть друзья? Родители? Позвони им утром, найдется твой Герман…

– Он живет один. И утром может быть поздно.

– Ну тогда… – Ольга смотрит на Бескова так, словно мысленно передает ему некое сообщение, и тот едва заметно кивает в ответ. – Лучше бы ему быть здесь, среди нас.

– Поехали, – обреченно говорит Бесков и отводит в сторону портьеру, пропуская нас на лестницу.

Поначалу кажется, что Ольга намерена отправиться с нами, однако мы расстаемся возле затейливого светильника, венчающего перила – девушка с книгой исчезает в темноте одного из арочных проемов. Вслед за своим провожатым я шагаю туда, где, на первый взгляд, возможность пройти отсутствует вовсе – в кромешную тьму под лестницей, и на ощупь ныряю в невидимую дверь («здесь три ступени и очень низко, береги голову»).

Когда наконец загорается свет и глаза привыкают к нему настолько, что их можно открыть, я разлепляю веки, но не сразу понимаю, что именно вижу – отблески ламп на хромированных деталях заставляют всерьез опасаться за зрение.

– Что? – говорю я и глупо моргаю. – Что это?

– «Maybach Zeppelin» 1938 года.

Если у роскоши есть имя, то оно звучит именно так. Это самый прекрасный автомобиль из всех, что я когда-либо видела. Он огромен, но изящен и абсолютно совершенен, начиная с круглых фар и заканчивая выпуклыми дугами, плавно переходящими в удобный порог для коротышек вроде меня.

– Садись. – Бесков, все еще в белой рубашке и при бабочке, распахивает передо мной дверь.

– Я не могу.

– Чего ты не можешь? Это просто машина.

Нет, это не просто машина, думаю я, но вслух ничего не говорю. Кремовый диван, который с легкостью вместил бы еще пару-тройку пассажиров схожей комплекции, принимает меня в нежные объятия. Здесь даже дышать страшно, не говоря уже о том, чтобы что-то трогать руками. Сколько несчастных животных отдало жизни за то, чтобы их кожей обтянули все, включая ручки опускания стекол? Сколько деревьев пострадало за полированные вставки в дверцы и приборную панель?.. Этот занудный писк принадлежит вовсе не моему внутреннему «зеленому», а тощей девчонке в растянутой майке и рваных джинсах, которая, в отличие от того же Бескова, здесь явно не на своем месте.

Дирижабль мечты плавно выкатывается за ворота, и те закрываются без нашего участия. Я оборачиваюсь (на боковых стойках, разделяющих переднее и заднее стекла, есть вазочки для живых цветов. Вазочки для живых цветов!) на заросли бузины и темноту за ними. Улица Салтыкова-Щедрина быстро остается позади. Редкие автомобили встречают нас гудками. Свет фонарей скользит по лакированному кузову, ласково поглаживая бока гостя из далекого прошлого. В мелодию двигателя вплетается музыка – настолько тихая, что я списываю страдание и страсть «Por Una Cabeza» на саундтрек, любезно предоставленный моим бессознательным.

Если где-то наверху существует ведомство, неравнодушное к нашим просьбам, то сейчас я заваливаю его мысленными петициями навсегда застопорить мое личное время на этом моменте.

Чуть мутноватые стекла машины становятся розовыми очками, сквозь которые молчание Германа выглядит очередной придурью мальчишки, недополучившего внимания в детстве и теперь старательно компенсирующего это за мой счет. Я почти уверена, что он валяется сейчас в своем подвале (нет, не с распоротыми венами, нет) и упивается обидой. Зря, наверное, мы туда едем. Нужно было выждать пару дней, чтобы он понял: не всем нравится чувствовать себя игрушками…

– Где-то здесь?

– Да, – говорю я и нехотя выхожу из машины. Пока красавчик-«Майбах» остывает возле многоквартирного дома, мы рассматриваем покрытую граффити трансформаторную будку. Я обхожу ее в поисках третьего рейсте и довольно уверенно показываю то место, где он был. Но теперь его нет.

Черный квадрат. До произведения искусства не дотягивает – слишком криво.

– Он закрыл его. – Мне страшно неловко, что наша ночная прогулка не увенчалась успехом, но Бескова это отчего-то радует.

– Ума хватило! – говорит он и одобрительно кивает. – Знаешь, где другие?

Я начинаю вспоминать.

– В одном из фортов, но там охрана и лучше туда не соваться. Еще в области… в Железнодорожном – точно.

– Семьдесят километров. А его домашнего адреса ты случайно не знаешь?

Если бы знала, мы бы сейчас здесь не стояли.

– Я не запомнила дорогу. Мы ехали ночью из бара, брат Германа там работает. То есть работал…