Собственный визг звучит каким-то чужим, паническим, диким, но боль в сорванном горле не оставляет сомнений – это я. Меня. Со мной.

Наверху хлопает оконная рама.

– Заткнитесь! Сейчас полицию вызову! – И потревоженный жилец возвращается под одеяло.

«Помогите». «Пожалуйста». «Нет». Когда так кричат в кино, это кажется фальшью. Когда кричишь ты сам, это кажется фальшью всем, кроме тебя.

Сначала я думаю, что он просто споткнулся. Мы падаем оба – от толчка я врезаюсь головой в решетку и закрываю лицо в ожидании очередного удара. Но меня не трогают. Воздух густеет от звуков: шум борьбы, беспорядочные выкрики, шарканье ног по асфальту. Кто-то снова угрожает полицией, в ответ раздается брань… и я открываю глаза.

Гопник со швами на лбу лежит рядом со мной и смотрит в небо. Из-под его головы растекается темная лужа. Трое других полукругом стоят сбоку от лестницы и методично избивают кого-то ногами. Все это ярко освещают удивленно-круглые фары «Майбаха». Дверь со стороны водителя распахнута.

Ну же, дурацкий немец, пусть твоя хваленая аккуратность на сей раз тебя подведет!

Я бросаюсь к машине и обеими руками шарю по сиденьям.

Он на месте. Слава Богу, он на месте.

Зажатый в ладони пистолет наполняет меня злой решимостью.

Здесь должно было прозвучать нечто эпичное. Меткое, как выстрел. Но вместо этого я хриплю:

– Прекра…

В горле страшно пересохло. Я сглатываю густую слюну и пробую снова:

– Стоять!

Один из них оборачивается. Затем остальные. И вот уже все трое с трудом фокусируют взгляды на моей руке. Когда мне начинает казаться, что я недостаточно убедительна, они отступают и резко срываются в бег.

Все, кроме того, лежащего со стеклянными глазами. И Бескова. Он со стоном перекатывается на спину и садится. Трясет головой, пытается встать, но кривится от боли и оставляет попытку.

– Нагулялась? – спрашивает он, сплевывая кровь.

– Ага, – говорю я, трогая языком распухшую губу. – Тебя в гитлерюгенде научили так кулаками махать?..

Бесков подбирает выпавшую из кармана пачку сигарет, открывает, пересчитывает оставшиеся и прячет обратно. Держась за стену, он кое-как поднимается на ноги. В это время я отступаю назад и запрокидываю голову. Сразу в нескольких окнах поспешно задергивают шторы.

– Сволочи, – бормочу я. Рука с зажатым в ней пистолетом сама взлетает вверх – и тут же опускается под нажимом руки Бескова.

– Тихо, тихо… Это еще зачем?

Я вскрикиваю, когда он силой разжимает мне пальцы.

– Они все слышали! И хоть бы одна скотина пришла на помощь!

– Одна все-таки пришла, – говорит он растерянно.

– Кто-нибудь должен был позвонить в полицию.

Ответом мне становится далекий вой сирены.

Заложив руку с оружием за спину, Бесков шаркающей походкой направляется к «Цеппелину».

– Достался мне в наследство вместе с машиной, – говорит он, бросая пистолет в багажник, будто сломанную игрушку. – Последним, кто к нему прикасался, был Рихард Кляйн. Хотел подарить тебе, но уже передумал. Он неисправен.

Какое счастье, что я узнаю об этом только сейчас…

Перед тем как сесть в салон, мы обмениваемся вежливыми улыбками одними губами.

Меня колотит так, что зубы отбивают чечетку. Мышцы сводит судорогой, я трясусь, словно припадочная, даже не пытаясь этого скрыть.

– Замерзла? – Он оглядывается по сторонам, потом оценивающе смотрит на свою окровавленную, с отчетливыми отпечатками подошв рубашку. – Прости, мне даже нечего тебе…

– А то что? Одолжил бы свой китель гауптштурмфюрера? Нет уж. – Я отворачиваюсь к окну. – Лучше сдохнуть.

Поездка больше не кажется приятной. Более длинной и тяжелой ночи в моей жизни еще не было. Как спасенной даме, сейчас мне полагается трепетно стирать кружевным платком кровь с лица своего рыцаря. Но у меня нет платка. Да и Бесков – не рыцарь.

– Китель не мой, а Рауша. Если ты перестанешь постоянно об этом вспоминать… – начинает он, явно что-то обдумав. – Я, так и быть, забуду о том, что ты назвала забегаловкой мое элитное увеселительное заведение, хм?

Странно, что он до сих пор настроен шутить. Лично мое чувство юмора испарилось где-то между «ты все обо мне знаешь» и «обахуяссе».

– Это неравнозначный обмен. Ты ведь не думаешь, что, если молчать о твоем прошлом, оно станет другим?

– Совсем забыл, что ты потомственная судья, – говорит он без тени иронии, и больше мы не произносим не слова.

* * *

По темному саду, давно не знающему хозяйской руки, бродит женщина в светлом платье. Под ее шагами не колышется ни одна травинка. Ветви яблонь тяжелы от созревших плодов. Женщина останавливается, чтобы вдохнуть аромат яблочной кожуры, а затем, босая, на цыпочках крадется к старой голубятне. Почти у самого входа вдруг оборачивается и машет мне, приглашая войти вместе с ней. Я остаюсь стоять у калитки, а она, выждав еще немного, откидывает за спину оборванный конец веревки, чуть ослабляет затянутую на шее петлю и скрывается за приоткрытой дверью. Потревоженные ее появлением, изнутри выпархивают несколько бабочек и, покружившись над дорожкой, стайкой исчезают за домом.

Мятый фонарь над крыльцом не горит, в окнах темно. На веранде в кресле-качалке сидит темноволосый юноша. Склонившись над шахматным столиком, он медленно двигает одну из фигур.

Когда я подхожу к двери, он поднимает голову, и его изуродованное шрамом лицо озаряет улыбка. Указав пальцем на дом, он подает мне знак не входить. Огромная бабочка садится ему на лицо, скрывая шрам распахнутыми пестрыми крыльями.

– Открыто, – говорит Бесков. Я смотрю на то, как он просовывает мысок ботинка в щель между створкой и дверным косяком, а когда оглядываюсь вновь, вижу пустое кресло и заваленный листьями шахматный столик.

– Можно я подожду здесь?

– Да, так будет лучше.

Натянув расстегнутые рукава рубашки до самых кончиков пальцев, он кладет ладонь на ручку двери и тянет ее на себя. Я стою, прислонившись к перилам. Ноги отказываются меня держать.

– Бесков!

Он оборачивается на пороге.

– А если бы мы и сейчас были врагами, ты стал бы меня спасать?

Буркнув что-то неразборчивое, он исчезает в полумраке прихожей.

– Марк, – зову я тихонько. – Марк, что мне делать?

Только ветер едва колышет сухие листья. Я провожу ладонью по столу, и они осыпаются мне под ноги.

В кухне загорается свет. Сквозь оконное стекло видно, как Бесков в одиночестве бродит по комнатам. Вот он скрывается из виду, снова появляется. Смотрит куда-то вниз, качает головой и выходит. Германа с ним нет.