Мистер Стайнберг часто приглашал меня в гости, но постоянная занятость не оставляла мне возможности съездить в Америку, хотя между нами возникла негласная договоренность, что в один прекрасный день я «загляну к нему» в Филадельфию. Он был кладезем знаний в областях, о которых я имел слабое представление (в частности, он прекрасно разбирался в ориентальной керамике), но избегал похваляться своей эрудицией – до такой степени, что иногда мне хотелось, чтобы он меньше смущался и не принижал своих способностей; за свою жизнь он изучил множество коллекций во всех уголках мира, но сведения о них мне приходилось выуживать у него по крупицам. Тем не менее в нем чувствовалась напористость и своего рода «упертость», когда дело касалось его замыслов и начинаний. Его радушие и щедрость не знали пределов, и мне всякий раз становилось неловко, когда он настаивал на оплате ресторанного счета. Чтобы не утратить собственного достоинства, я приглашал его отужинать в Булл-Бэнксе, куда он с удовольствием приезжал, а несколько раз даже оставался ночевать.

Мистер Стайнберг много лет собирал фарфор мануфактуры доктора Уолла, и теперь у него наверняка образовалась весьма впечатляющая коллекция, если судить по предметам, купленным у меня. Не так давно он известил меня о своем желании приобрести чашу для пунша, с росписью по желтому фону, и как раз перед отъездом в Копенгаген мне, по счастью, удалось обнаружить искомое в каталоге одного аукциона. Края чаши, декорированной в мастерской Джеймса Джайлса, украшали изображения нарезанных фруктов. Зная, что мистер Стайнберг заплатит за нее любые деньги, я был готов торговаться до последнего, но, как часто бывает, моя решимость странным образом отпугнула остальных покупателей, и чаша обошлась мне в разумную сумму. Кстати, в Копенгагене я как раз диктовал Карин письмо мистеру Стайнбергу с описанием сделки.

– Алан, как у вас дела? – с искренней теплотой в голосе осведомился мистер Стайнберг в четырех тысячах миль от меня. – Как я рад вас слышать! Поездка вас не утомила?

В последующие три минуты международного разговора я терпеливо заверял мистера Стайнберга, что безболезненно перенес тяготы перелета из Копенгагена в Лондон, что маменька в превосходном здравии, что дела идут успешно и что погоды стоят прекрасные.

– Ваше письмо меня очень обрадовало, – наконец-то сказал мистер Стайнберг. – Спасибо, что взяли на себя труд написать мне из Копенгагена. Я вам очень признателен.

– Ну что вы, Морган, это не труд, а сплошное удовольствие. Как вам понравилось описание чаши для пунша? Смею вас заверить, она очень красива и в великолепной сохранности, без повреждений.

– Я в восторге. И всецело доверяю вашему мнению. Алан, я очень благодарен вам за вашу помощь. Кстати, я в среду приезжаю в Лондон, но всего на один день. Остановлюсь в отеле «Гайд-парк». Давайте-ка мы с вами в тот вечер и отужинаем. Мне будет очень приятно и завершить сделку, и лично поблагодарить вас за хлопоты. Очень надеюсь, что у вас вечер свободен, потому что я улетаю в Париж, а оттуда напрямую в Штаты и в Лондон в ближайшее время не вернусь. Мне бы очень хотелось с вами увидеться, поговорить о фарфоре и прочих вещах. Вы согласны?

Я прекрасно понимал, что все это значит. Мистер Стайнберг жаждал заполучить чашу для пунша, не хотел ждать, пока ее доставят самолетом, и решил, что быстрее и легче увезти ее в США из Парижа. Честно говоря, мне тоже хотелось побыстрее завершить сделку, потому что выплаченная на аукционе сумма, хотя и разумная, существенно уменьшила доступные мне средства, а вдобавок мне причитался весьма приличный гонорар. Поразмыслив, я, как Джон Гилпин, пришел к выводу, что хоть и не терплю терять времени, но пуще смерти не люблю упускать доходы.

– Да, разумеется. Кстати, в среду я все равно буду в Лондоне.

– Правда? А где вы остановитесь?

Я назвал ему гостиницу и продолжил:

– И вечер у меня совершенно свободен. Так что вашу чашу для пунша я хорошенько упакую и принесу в ресторан. Только у меня есть одна просьба. Вы не возражаете, если я приду не один? По телефону долго объяснять, но, поверьте мне на слово, моя спутница вам понравится.

– Да, конечно, Алан. С удовольствием. Она тоже специалист по керамике?

– Гм, не совсем. Мы с вами созвонимся в Лондоне, я все расскажу.

– Ах, какие страсти… Неужели это Ольга, красавица-шпионка?

– Что-то в этом роде. Буду очень рад с вами увидеться и вручить ваше последнее приобретение.

– Я тоже буду рад встрече. Что ж, до среды. Жду вас между четвертью и половиной восьмого. До свидания.

«Маменька была права», – подумал я, когда Карин наконец-то вышла из зоны таможенного контроля в аэропорту Хитроу (где я ждал уже полчаса), толкая перед собой тележку с тремя обшарпанными чемоданами, будто детскую коляску. Карин, как обычно, выглядела совершеннейшей красавицей, хотя осунулась и была утомлена перелетом, а не взволнована предстоящей встречей. Я окликнул ее. Она меня не заметила и остановилась у входа, разглядывая людей у барьера. Женщина рядом со мной (мы с ней беседовали о всяких пустяках, ожидая появления пассажиров) сочувственно пробормотала: «Ах, бедняжка!» – а мне пришлось еще несколько раз окликать Карин, пока она меня не увидела. Лицо ее тут же озарилось радостной улыбкой, будто я разбудил ее ясным летним утром, обещая восхитительный день.

– Какая красавица! – сказала моя соседка. – Поздравляю.

Я что-то ответил, выбрался из толпы у барьера и бегом бросился навстречу Карин. Схватил ее за руки и, оттолкнув тележку в сторону, заключил в объятья, словно, кроме нас, в зале ожидания никого не было. Карин молчала, и нам никто не мешал. Я прижал ее к себе, чувствуя лишь мягкое, податливое тепло, в котором не было ни смущения, ни неловкости. Она словно бы обнаружила неиссякаемый источник пылкой радости и готова была делить его со мной, если я того пожелаю. Одними губами она прошептала мне на ухо:

– Ну вот, начинается…

Я разжал объятья, а она, схватив меня за руки, со смехом откинулась назад всем телом и закачалась из стороны в сторону. Я снова притянул ее к себе, быстро поцеловал и повернулся к тележке. Какой-то носильщик, ухмыльнувшись, понимающе подмигнул напарнику, будто говоря: «Глянь, как его зацепило». В их взглядах сквозила не издевка, а беззлобная зависть и восхищение, мол: «Эй, слышь-ка, Дик, что я видал…» Меня это нисколько не задело, потому что они не посмеивались надо мной, а искренне радовались моему счастью.

– Как ты, Карин?

– Ах, я устала и проголодалась, но мне все равно. Я счастлива. И вообще, я сейчас просто кипа кисеи. Взвали меня на плечо и неси куда угодно.

– Ты утомилась в дороге?

– Уже нет.

Однако же, пока мы шли через зал ожидания, мне показалось, что Карин чем-то взволнована, хотя только что – в моих объятьях – была совершенно спокойна. Разумеется, огромные залы аэропортов вызывают в детях желание бегать, но, к сожалению, родители словно бы не понимают этой естественной причины и ее последствий. Какая-то девочка, играя в догонялки с подружкой, на бегу едва не врезалась в нашу тележку. Карин вздрогнула всем телом и, громко вскрикнув от неожиданности, схватила меня за руку. На нас устремились любопытные взгляды.