Потому ли он здесь оказался, что наполовину японец, потому ли, что русский oligarque, — кто знает. Поначалу он пригласил ее в Москву работать, а там и завязалась безумная страсть. У нее, по крайней мере, безумная. Сейчас он был в Америке, часто ездил туда по делам, и дом у него там, у него повсюду собственные дома, и в Париже, но там живет бывшая жена, а сын, Тим, ровесник Марьяны, делит жизнь между Парижем и Москвой. Позвонить Тиму? Нет, сперва Bio. Она посчитала — видела его всего пять раз, а как больше-то, если не говоришь ни по-русски, ни по-испански? Это теперь, благодаря жениху, Москве, Марьяна освоилась с текучим, рокочущим языком, похожим на топленое масло, о котором рассказывала мать, — то раскаленном и шипящем, то каменеющим в холоде, азов поднабралась еще от Юли. Но было и другое препятствие — Пилар. Та сказала ей, в третий ее приезд: «Хочешь быть моделью — делай пластику, нос у тебя подкачал». Мари-Анн ответила: «А ты на взъерошенного воробья похожа, однако papa польстился». Четвертый и пятый раз они с отцом встречались уже в кафе, ненадолго.

Позвонить — не позвонить? Набрала.

— Bio, c’est moi, Марьяна. Мама отравилась. Аконит называется. По-русски «борец», я уже посмотрела в «Вики». Да не кто борец, а цветок такой, синий, я не понимаю, как можно отравиться цветком, хоть он и ядовитый, самый ядовитый. Но не ела же она его. Мне страшно, Bio. Я не знаю, что делать. Поехали со мной в Бретань. Похороны — я даже слова этого боюсь. Ну страшно мне, понимаешь?

— Нет, Марьяна, — глухо сказал Лист. — Нет. Не мне хоронить твою мать. То есть я ее давно похоронил. И она меня.

— На меня тебе тоже наплевать? — рыдала в трубку Марьяна.

— Конечно, нет. Но у тебя есть деньги, оплатишь, и ничего делать не потребуется. Ты где сейчас?

— В Москве. Я замуж выхожу, но теперь не знаю… — Марьяна открыла новую пачку носовых платков, предыдущие, скомканные, мокрые, валялись на полу.

— Поздравляю. Когда свадьба?

— Он и так не хотел на мне жениться — намного старше, хотя выглядит идеально, а теперь, если свадьбу отменить, если я ему скажу, он точно отменит, а потом… Bio, я боюсь, что второй раз он не решится, а я… я не могу без него жить.

Лист замолчал, а потом сказал твердо: «Не выходи за него. Не можешь без него жить — значит, надо жить без него». Она нажала отбой. У нее больше никого не осталось. Мари-Анн листала список контактов: сколько же их, чужих, лишних, бессмысленных контактов, а у нее их были тысячи, в Москве она занималась public relations разнообразных бизнесов жениха. Цветочный, ресторанный, турагентство, модельное агентство, но все они были у него побочными, основной, главный до сих пор оставался Марьяне непонятен. У нее вообще сложилось впечатление, что в России все главное — тайна. Вроде есть понятные области — нефть, газ, строительство, банки, но все было как-то так сложно переплетено, что сформулировать, чем именно занимался жених, она не могла. Он вообще держался в тени — никаких интервью, выступлений, фотографий в прессе.

— Почему? — допытывалась она поначалу, считая естественным стремление к славе.

— Тише едешь — целее будешь, — отвечал он, убавляя громкость в своем и без того тихом голосе. — Болтун — находка для шпиона, — и громко смеялся.

Марьяна долистала до Л, обнаружила Ларису Николаевну, подругу юности Bio, которой он советовал позвонить, когда Марьяна еще только осваивалась в Москве, «если будут проблемы», но проблем не было. А теперь — проблема космическая: Марьяна рушится как WTC, уже чувствуя себя ground zero, на котором стояли башни, но все, что можно поставить, можно и убрать, только zero есть всегда, вне зависимости от обстоятельств. Т, Тим. Как она ему завидовала: душа в душу и с матерью, и с отцом, — жених Марьянин хоть и оставил семью после многих лет брака, но исполнял все пожелания, платил такую pension alimentaire, что бывшая жена ни в чем себе не отказывала, квартиру ей купил в 9-м arrondissement, недалеко от Оперы — ей отчего-то непременно хотелось жить рядом с Оперой. Наверное, чтоб завтракать в Café de la Paix.

— Tim, c’est Marie-Anne, привет.

— Чего голос такой?

Она сказала. Договорились встретиться в «Кофемании» («Шоколадницу», которую с таким восторгом расписывала мать, жених презирал — Марьяна туда ни разу и не заходила), пока она дойдет пешком со своей Бронной, где она уже три года снимает студию, он доедет с занятий по китайскому. Странный человек Тим: типичный компьютерный флегматик, не впивается в жизнь, как Марьяна, не обламывает ноготки, просто катается по ней в панцире своей шоколадной Мини, а страсть его единственная — изучение языков. Он уже их знает с десяток. Говорит: «Люди — это просто носители языка, ничего более интересного я в них не обнаружил».

— Прими мои соболезнования. Папе звонила уже?

— Что ты, Тим, ни в коем случае!

Тим почесал в затылке: «Вообще-то, если, не дай бог — нет, даже не хочу себе представлять, но чисто теоретически, — если б такое случилось, и будь у меня невеста, я бы первым делом позвонил ей. Вроде как самый близкий человек? Или я не прав?»

— Конечно… — неуверенно выдавила Марьяна, — но он сам всегда держит дистанцию, понимаешь? Он не звал меня к себе жить, про себя какие-то фантастические истории сочиняет, от тебя я больше о нем знаю, чем от него самого. Ну и… свадьба же через две недели!

— Понятно, что свадьба отменяется.

— Не хочу отменять. Это был бы для меня второй удар. Или третий — сбилась со счета уже.

— На сто процентов уверен, что свадьбу отец отменит. Раньше, чем через сорок дней, — даже речи нет. Надо ж, какие вы разные! Когда умер дед, папин отец, его больше ничего не занимало.

— Я его люблю, Тим, — Марьяна поднесла к распухшему носу еще один платочек.

— Родителей не любила, значит?

— Честно? Нет, ну что я говорю, честно — нечестно, они жили своей жизнью, я своей. Но раньше мы с мамой разговаривали часами напролет, потом началась гонка, у нее, у меня, как когда кино прокручивают на скорости, а нормальной скорости не было, однажды все пошло в замедленном режиме, и все медленнее, медленнее, и вот остановилось совсем.

— Билет на самолет взяла?

— Нет еще, а как их покупать? Мне всегда кто-то заказывал.

Тим был с ноутбуком, с которым никогда не расставался, открыл, уткнулся:

— Сегодня хочешь лететь?

— Завтра. А прямой до Нанта есть?

— Прямой только по субботам, чартер.

— Значит, послезавтра. Хотя — можно и через Париж, потом на TGV, потом машину взять. Все равно прибуду только к ночи.

Тим показал ей рейс, Марьяна кивнула. Ну вот, первая определенность. Она заказала себе второй бокал вина.

— Как вы познакомились с отцом?

— Неужели я не рассказывала? Ты забыл, ну ладно. Был такой прощальный прием у Кензо, появился твой отец, разговорились, он меня знал как модель, а у меня как раз контракт заканчивался, он предложил работу в Москве, я согласилась. Даже решила, что это знак: назад к истокам. Я же в Москве родилась, но совсем не помнила. Оказалось, в Москве мое лицо незнакомо, и снова, как когда-то Лагерфельд, мне говорили: «Типа Клаудии Шиффер, но…» — а потом кризис, лицо — это же роскошь, тем более для рекламы дорогих букетов и туров, ну я и стала заниматься пиаром.