Ведлы достали свои говорящие камни и, взглянув на них, ужаснулись. Все они мрачно потемнели и налились неприятным, пугающим, синевато-зелёным цветом, хотя ещё недавно были яркими и нарядными. Он не стал говорить, что изумруды могут подпалить задницу и ему, если он в чём-либо ошибётся, но Таня это и сама поняла, но всё же не испугалась, эту женщину и махайрод не смог бы испугать, а потому тихо сказала:

— Да, Митяй, Мать-Земля вырастила эти камни только для тебя одного. Будь очень осторожен, когда станешь открывать их дом. Они очень своенравные, как и ты сам. Если ты их покоришь, то станешь самым великим ведлом.

Митяй усмехнулся и ответил:

— А вот это вряд ли, Танюша. Среди вас уже сейчас есть ведлы посильнее меня, так что я просто стану довольно сильным и могущественным ведлом с говорящими камнями. Сила ведла зависит не от его камней, Танюша, а от него самого.

Тимоха, с ужасом глядя на свои говорящие камни, некогда имевшие совершенно потрясающей голубизны цвет, сказал:

— Зато, Митяй Олегович, глядя на свои говорящие камни, мы будем знать, как обстоят дела у тебя. Мне кажется, учитель, что Мать-Земля обязательно захочет проверить тебя на вшивость.

На юное дарование тотчас зашикали, мол, ты что такое говоришь нашему ведару, но Митяй рассмеялся и воскликнул:

— Правильно глаголешь, отрок! Значит, так, ребята, я возьму с собой автожир и побольше харчей, мне там будет не до охоты. Чтобы Мать-Земля о себе не думала, я не собираюсь ползать перед ней на пузе. Грубить ей и насиловать природу, я, конечно, не стану, но если потребуется, покажу свою силу и решительность, а вы устраивайтесь здесь. Дом поставьте и живите, как люди, поверьте, мне там чуть ли не до холодов валандаться придётся. Уже завтра моросить начнёт, через неделю дожди зарядят и похолодает. Ну, всё, а теперь ложимся спать. Мне завтра рано вставать и отправляться в путь. Большие реки мне точно не попадутся, а потому понтон мы с «Пахома» снимем.

В сумерках подул холодный северо-западный ветер с гор, небо заволокло свинцовыми тучами и стало моросить. Когда утром Митяй, голый по пояс, вышел из палатки, чтобы умыться в реке, то даже матюгнулся. Мало того что дул холодный ветер, так в воздухе ещё и висела тончайшая водяная пыль, отчего тот казался липким и противным. Несмотря на это безобразие, он умылся, почистил зубы и стал собираться в дорогу.

Ещё возле Магнитогорска, когда делал аэрофотосъёмку, он поднялся на автожире в небо почти на километр, и поскольку стояла прекрасная солнечная погода, то увидел, что на севере и северо-западе на горах ещё лежат ледники, причём вполне приличного размера, все изрезанные водными потоками. Как обстояла ледовая обстановка здесь, он не знал, и если небо не прояснится хотя бы на полдня, то не скоро узнает. Машина была собрана в дорогу ещё с вечера, и Митяй впервые пожалел, что не взял в эту поездку Крафта. Только этот пёс мог сопровождать его в поездке к верховьям Чусовой, куда Митяя тянуло, словно магнитом, и он смог бы найти нужное место даже с закрытыми глазами и добежать до него пешком, но всё же решил отправиться на автомобиле.

«Пахом» был единственной Большой Шишигой, на более широком переднем бампере которого Игнат установил мощный водяной насос и съёмный лафетный ствол, если Митяю придётся размывать струёй воды какую-нибудь преграду. Производительность насоса на максимальных оборотах двигателя составляла двести семьдесят литров в секунду, и воду он мог подавать под давлением около сорока атмосфер, поднимая струю вверх на полтораста метров. Поэтому работать с ним можно было, только прикрутив к бамперу лафетный ствол. Зато и управлять им можно было с помощью гидравлики, не выходя из кабины. Достал из отсека на крыше будки десять рукавов, каждый длиной по семь метров и двести миллиметров диаметром, подсоединил их к насосу, опустил в воду водозаборный цилиндр с сеткой и вперёд, гони гусей. Именно с помощью этого насоса Митяй и намеревался размыть дом своих говорящих камней, находящийся на склоне высокой горки, стоящей на берегу реки Чусовой.

Он попрощался с Таней, остальными своими друзьями, сел в кабину мощного вездехода и поехал вдоль реки. Местность была холмистая, местами поросшая лесом, но глубоких оврагов и очень уж высоких холмов не было, а вдоль берега реки ему вообще почти ничто не мешало ехать, но он старался к ней особенно не приближаться, чтобы не нарваться на мокрый галечник, где сверху сухо, а под мелкими камнями песочная жижа пополам с крупняком. Там запросто все три моста можно было оставить.

Тем не менее ехать быстро не получалось. Приходилось то и дело петлять, объезжая непролазную чащу из двух-трёх сотен громадных сосен, которым почему-то вздумалось расти группами. Однако Митяй не ворчал и за Макиту не хватался, чтобы показать, кто здесь хозяин. Он терпеливо пробирался вперёд, петляя, как заяц, и часа через четыре, проехав сквозь лес, который издалека не казался таким уж страшным, выехал на открытое пространство обычной холмистой лесостепи. По Арамилке ехать было бы просто безумием, — так много в её русле скопилось каменных валунов, один красивее другого. Почти каждый был яшмовым, но среди них попадались и глыбы малахита. Урал, однако, главная сокровищница России-матушки. Митяй уже было обрадовался, но километров через семь перед ним встал стеной такой высоченный и густой лес, преградивший ему путь к Чусовой, до которой, как он чуял нутром, оставалось всего каких-то сорок километров, что он внутренне содрогнулся. Тем не менее он смело поехал вперёд, чтобы застрять в этом лесном лабиринте аж на две с половиной недели. Честно говоря, если бы не буреломы, где ничто не мешало распиливать стволы, то он никогда не проехал бы через этот лес на «Пахоме» и уже раз тридцать пожалел, что не отделился раньше от основной группы, не поплыл искать Каму и не стал подниматься вверх по Чусовой по воде, но делать уже было нечего.

В конце концов, распилив сотни полторы здоровенных поваленных елей и срубив десятка два уже старых трухлявых елей, он выехал на берег реки Чусовой и в сердцах выматерился. Очень уж он оказался узким и местами крутым — фиг проедешь на каком угодно вездеходе. С этой минуты Митяй превратился в наводчика водяной пушки, благо ему пришлось подсоединить всего четыре рукава. Так, безжалостно сжигая топливо, — впрочем, его он взял с собой помимо того, что в баках, аж три тонны, продвигаясь в час по пятьдесят-шестьдесят метров и промывая себе дорогу, — он упорно двигался вперёд ещё восемь дней, с удивлением отмечая, что вокруг нет ни единой живой души. Даже птицы и те покинули эти места. Видать, их распугали говорящие камни Митяя. Наконец, на двадцать шестой день своих мучений под проливным дождём — ему часто приходилось брать в руки кирку, лом и лопату, — уставший, как чёрт, он подъехал к дому своих говорящих камней вплотную, заглушил двигатель, перешёл из кабины в уютный кубрик, принял горячий душ, поужинал и рухнул спать. Ночью ему снова, как и все последние дни, снились огромные изумруды диаметром сантиметров в пятнадцать и длиной чуть ли не в полметра, горящие зелёным огнём, словно поленья в печи, но его это давно уже не пугало.

На следующий день, прекрасно выспавшись, несмотря на чувство смутной тревоги, побрившись и позавтракав, Митяй выбрался наружу и заулыбался. Дождевые тучи прогнал южный ветер, было тепло именно потому, что ветрено, и он первым делом полез на крышу, чтобы установить на автожир, заботливо укутанный прорезиненной парусиной, винт и ротор. Когда всё было готово к полёту, он нажал кнопку «Пуск», раскрутил ротор и взлетел. Полетав полчаса вокруг той горы, к которой его так влекло, Митяй одновременно был готов и плакать и смеяться, и вот почему. Если бы он, подъехав к лесу, повернул налево и проехал всего каких-то семь километров, то попросту обогнул бы его и без малейших хлопот подъехал к своим камням с другой стороны, не оставляя после себя в лесу петляющую тропу и не прокладывая одиннадцать километров дороги по берегу. С гневными словами: «Дураков работа любит!» — Митяй ловко приземлился на крышу «Пахома», принайтовал автожир, вытащил из воды рукава и поехал вперёд, по неглубокой в этом месте, но широкой реке, дно которой покрывала мелкая галька. Через пятнадцать минут он выехал на удобную и просторную площадку перед горой, которую огибала река Чусовая, и широко улыбнулся, говоря себе: «Так не так, перетакивать нечего. Я здесь, а мои говорящие камни там. Пора подойти к ним поближе».